Мы из ЧК
Шрифт:
— Василий Романович, что, по-вашему, скрывается под личностью Сергея? А?
— Кузьма Сараев и Сергей Федоров, — ответил Иванов, — пожалуй, это одно и то же лицо. Об этом говорят сообщения чекистов Молдавии. Только Савелию он не назвался Федоровым, побоялся. Версию о возвращении в СССР в 1949 году и Светлану придумал, чтобы морочить голову.
— С вашими доводами согласен, Василий Романович. Я доложу обо всем в Алма-Ату товарищу Васильеву, а вы срочно проверьте в военкомате. Надо узнать, когда Сараев был призван в Красную Армию. Да и милицию побеспокойте. Подготовьте письмо нашим соседям — омичам и кокчетавцам.
…К начальнику отдела Иванов пришел без пяти три. Горохов уже сидел на стуле у двери кабинета и читал книгу. Александр Никитич пригласил его к себе.
— Ну что же, Савелий Иванович. Продолжим нашу беседу.
Горохов сказал:
— Семь месяцев пробыл в Людвигсбурском лагере V-A Штутгартского промышленного района. На одежде носил номер 99912, работал в подземных рудниках и на соляных шахтах Хейльбронна, а также на химическом заводе в Халле. После болезни с группой советских военнопленных, насчитывающей более ста человек, был отправлен в шталаг VII-A Верхней Баварии. Числился в рабочей команде 2699, что находилась в районе Моосбурга. Примыкал к подпольной антифашистской организации БСВ [13] , существовавшей в лагере.
13
БСВ — братское сотрудничество военнопленных.
Перед самым концом войны, во время налета авиации, мне и еще девяти узникам удалось бежать. К побегу готовились заранее. БСВ снабдило нас гражданской одеждой. Разделившись на две группы, стали пробиваться на восток. Шли ночью, днем прятались на болотах, в скирдах прошлогодней соломы. У крестьян, работавших на полях, выпрашивали корки хлеба. Весна была холодная, дождливая, и мы с трудом проходили за ночь 7—10 километров.
На четвертый день обессиленные, голодные наткнулись в лесу на власовцев, которые сказали, что пробиться к Красной Армии нам не удастся: впереди немецкие войска. Кто-то заметил: «Попадете в руки СС или гестапо, вас расстреляют. Надо сдаваться союзникам». У нас не было выбора и мы остались у власовцев.
Первого мая советские войска взяли Берлин, а четвертого мы сдались на милость передовым частям американской армии. Около месяца жили в палатках, затем перебрались в лагерь Фольцгофен. Здесь я встретился с Сараевым. Он был в гражданской одежде, а я в форме, выданной власовцами.
— Каким ветром тебя сюда занесло? — спросил Кузьма. — Ты что, воевал против своих?
— Нет, — говорю, — не воевал.
И рассказал все, как было. Он ухмыльнулся в ответ.
— Судить нас будут, если попадем к нашим.
Я понял: не поверил он мне.
Был Кузьма со мной вежлив. Подарил костюм, давал на мелкие расходы немецкие марки. А однажды предложил поехать на заработки в Мюнхен. Я отказался. Вскоре Кузьма и его друг Кузнецов из лагеря уехали. Вернулся Сараев в лагерь Пассау в начале осени. Один.
Шло время. Западные пропагандисты были щедры на посулы, стремились отговорить нас от встреч с представителями командования советских войск. В
С Кузьмой Сараевым мы виделись ежедневно, ибо жили в одном большом трехэтажном корпусе. Он уговаривал меня не возвращаться в Советский Союз. На родине нас якобы ожидают тюрьма, пытки в НКВД.
— Ты отказываешься, — как то сказал мне Сараев. — Смотри, чтобы потом не пожалел. А я уже заполнил анкету и фотокарточки сдал. Уеду на запад.
Я дал Кузьме адрес моих родителей.
Почти год жили мы в лагере для перемещенных лиц, а в мае сорок шестого я уехал домой. Здесь меня ждала печальная весть: отец мой, гвардии сержант Иван Анисимович Горохов, водитель танка, погиб под Кенигсбергом незадолго до окончания Великой Отечественной войны.
Вы спросите, почему Сараев остановился в нашем городе, зашел ко мне? Во-первых, Кузьма знал меня много лет. Считал, что я, как и он, побывал в плену, совершил преступление перед Советской властью. Кроме того, Сараев, очевидно, полагал, что я скомпрометировал себя связью с власовцами. Во-вторых, у него здесь живут старушка-мать, сестры. Приехав в наши края, он в последний момент раздумал навестить родственников. Желание же дать матери знать о себе привело Кузьму ко мне. Это, конечно, мое личное мнение. Может, в чем ошибаюсь…
Савелий Иванович умолк. Было видно, он глубоко переживает неудачи в своей жизни. Спохватившись, Горохов спросил:
— Товарищ майор, что я должен делать с деньгами Сараева?
— Вы не беспокойтесь об этом, — сказал Кудрявцев. — Как с ними поступить, мы подумаем. Для начала сдайте деньги нашему кассиру и получите от него приходную квитанцию.
— Хорошо.
Едва Горохов вышел из кабинета, как Иванов сказал:
— Кажется, вернулись оперработники, которым я давал задание о проверке Сараева. Разрешите на некоторое время отлучиться?
— Выясните, что им удалось узнать. Это для нас важно.
Через десять минут капитан Иванов докладывал Кудрявцеву:
— Призыв в армию Сараева городским военкоматом подтверждается. В учетной карточке имеется запись: «Пулеметчик второй роты первого батальона 184 стрелкового полка Сараев Кузьма Алексеевич в бою за село Долиновка 21 декабря 1943 года пропал без вести». Случайно или преднамеренно он оказался в плену, мы этого не знаем. На войне все могло случиться…
— Это так, — согласился Кудрявцев. — Но Горохов говорил, что гитлеровцы ставили Сараева в пример, как добровольно перешедшего на их сторону. Не верить ему у нас нет оснований. Ясно, что Сараев изменник, сотрудничал с фашистами. Кстати, вы получили сведения из милиции?
— В паспортном столе городского отдела милиции нашелся бланк на Сараева Кузьму Алексеевича, заполненный при получении им паспорта. Вот посмотрите.
Иванов положил на стол пожелтевший от времени небольшой листок с наклеенной в верхнем правом углу фотокарточкой. Внизу стояла дата: 27 декабря 1941 года.
— Так вот он какой, этот Сергей, он же Кузьма Алексеевич Сараев, — задумчиво произнес Кудрявцев, разглядывая фотокарточку.
На него смотрел юнец с оттопыренными ушами, большим ртом и невыразительными глазами.