Мы из ЧК
Шрифт:
— Я уже предупреждал вас об ответственности за дачу ложных показаний. Вы умный человек, а пытаетесь ввести нас в заблуждение. Неужели думаете, нам ничего неизвестно?
Цвет лица Цзина слегка изменился, но он промолчал. Кузнецов продолжил:
— Вот вы гладко изложили свою биографию. А ведь рассказ ваш во многом не соответствует действительности. Во-первых, ваш отец Цзин Шоу-джу имел большой надел пашни, фруктовый сад, участок леса, держал до 30 коров, а для работы нанимал от 5 до 10
— Я… хотел представить себя в более выгодном свете, — стал оправдываться Цзин Чжан-чжу.
— Допустим. Но сейчас нас интересует не это. Каково истинное положение вашей семьи?
— Я признаю, что мои сегодняшние показания по этому вопросу ложны. Отец действительно был богатым человеком.
— Подтверждаете ли вы показания о своих братьях и сестрах? — спросил Кузнецов, пристально глядя на Цзина.
Тот молча кивнул. Тогда Иван Григорьевич достал из ящика письменного стола листок бумаги и сухо сказал:
— Вот справка о ваших родственниках. Брат Цзин Чжан-цзен, 1921 года рождения, учился в юридическом институте в городе Чанчуне. Сестра Цзин Фын-ин, 1923 года рождения, в 1942 году работала в Мукдене секретарем-машинисткой на японском заводе автопокрышек. Между прочим, завод не гражданского, а военного значения.
По щеке Цзина сползла крупная капля пота. А Кузнецов, убирая бумажку в стол, сухо добавил:
— Как видите, ваша попытка обмануть нас заранее обречена на провал. Советую еще раз: давайте правдивые показания. Это в какой-то мере облегчит вашу участь.
Цзин подавленно молчал.
— Итак, продолжим нашу беседу. Для чего вам были нужны обнаруженные у вас при обыске книги «Краткий курс истории ВКП(б)», «Жизнь Клима Самгина» Максима Горького, «Молодая гвардия» Александра Фадеева и другие?
— Я читал их, чтобы углубить свои знания русского языка.
— Какие еще языки знаете?
— Кроме китайского и русского, других не знаю, — опустил Цзин глаза.
— Ну, что ж. Давайте разберемся и с языками, — сказал Кузнецов, когда Цзин расписался под своими ответами. — Вы заявили, что русским языком овладели, когда отбывали наказание. Но нам известно, что во время следствия по вашему делу в Хабаровске вы почти не прибегали к услугам переводчика.
— Я… я ошибся, — выдавил, заикаясь Цзин.
— Так когда же вы изучили русский язык?
— Еще в Маньчжурии, — выдавил Цзин.
— Знаете ли японский?
— Немного. Учил в школе… Потом почти все забыл. Так, отдельные слова помню.
— Повторяю вопрос, — не обращая внимания на слова Цзина, спокойно сказал Кузнецов. — Знаете ли японский?
— Очень плохо.
— А на каком языке разговаривали с японскими офицерами и чиновниками в Фуюани?
— На… на китайском и отчасти на японском.
—
— На японском, — вынужден был признать Цзин. — Но я с 1942 года не говорил по-японски и думал, что забыл его.
— Значит, вы знали его довольно хорошо? — почти утверждая, произнес Кузнецов.
— Да.
— Вы в каждом ответе пытаетесь исказить правду, — заметил Кузнецов. — Чистосердечное и откровенное признание советским судом берется во внимание при определении меры наказания. У вас, по-моему, была возможность убедиться в этом.
Цзин Чжан-чжу тяжело вздохнул, вытер о колени потные ладони рук. Попросил воды. Жадно отпил несколько глотков и стал рассказывать.
— Японский язык я стал изучать еще в школе. Мне также приходилось дружить с детьми японских колонистов. Очень хотелось выбиться в люди, чтобы не копаться всю жизнь в земле. В ноябре 1939 года сдавал экзамены, в том числе и по японскому языку. Позднее получил назначение в Цзямусы. Знание японского языка пригодилось и тогда, когда я задумал перейти в СССР. Перед этим обратился с просьбой о переводе в Фуюань, так как назначенный туда человек не согласился ехать.
— Какова истинная цель вашего перехода госграницы?
— Я думал обратиться в китайское консульство в Хабаровске, о котором узнал еще в 1939 году в Мукдене из журнала «Куадис бао». Хотел попросить переправить меня в Китай, где я включился бы в антияпонскую борьбу.
— Разве нельзя было бороться с японцами в Маньчжурии?
— Я не знал о таких возможностях в то время. Хотел воевать против оккупантов с оружием в руках.
— С кем вы поддерживали знакомство в период проживания в Фуюани?
— Кроме чиновников уездного управления, знакомств ни с кем не заводил.
— Почему?
— Японцы следили за каждым китайским чиновником, и любое знакомство рассматривалось как попытка установить связи с партизанами.
— Вы находились в Фуюани почти два года. Применяли ли японцы репрессии к китайцам в это время?
— Да. Двух китайцев арестовали за связь с партизанами. Полицейско-пограничный отряд в 1940 и 1941 годах несколько раз проводил карательные операции.
— Следовательно, партизаны в районе Фуюани появлялись?
— Да.
— Почему же вы уверяете, что не знали, где найти партизан? С какой целью перешли госграницу?
— Я боялся пойти… к партизанам. И потом был связан с группой патриотов, по поручению которых должен был пробраться в Китай.
— Кто они? Назовите фамилии, — настаивал Кузнецов.
— Я н-не могу их назвать.
— Может быть, вам помочь? — осведомился Кузнецов с усмешкой. — Например, Лю Ке-гун.