Мы из Игарки. По следам авторов и героев книги
Шрифт:
Уже в поезде сосед по купе, пожилой геолог, пожалел приглянувшегося ему паренька (денег нет, одет более чем скромно, очки минус), посоветовал сойти в Казани: университет старейший, притом особенный — Ленин учился, факультет историко-филологический есть, научные силы — первоклассные. Да и жить полегче будет.
Так Гоша оказался в Казани. В университет его приняли. Поселился в общежитии, которое сам и строил после занятий. Потом приехала мама, устроилась работать в пароходстве конюхом, Гоше после отличного окончания первого курса дали именную стипендию. Словом, жизнь устроилась. Но грянула война. На фронт Гошу не взяли: с таким зрением не то что в армии, в академической-то аудитории делать было нечего: грозила слепота.
Впоследствии, уже будучи проректором университета, деканом, заведующим кафедрой — административной работе отданы два десятилетия, — Георгий Федорович в своей педагогической практике не раз обращался к опыту своих великих учителей. Теперь у самого Шамова немало учеников среди коллег. Многие из них пошли дальше своего учителя. И такая диалектика не обидна.
Сам Георгий Федорович в последние годы торопится завершить докторскую — ведь годы уже немалые! — по теме «Возникновение и становление марксистского направления в русской исторической мысли», много работает над историей своего всемирно известного Казанского университета.
Мне он рассказывал, что все сорок с лишним раз, когда съезжались абитуриенты, просматривал он втихую списки: все искал игарчанина, мечтал помочь неизвестному пареньку. А приехала девочка, и не из Игарки, а с Кузбасса. И Шамов, конечно, на нее внимания не обратил. И это было ошибкой. В чемоданчике девочки хранилась книга, на которой рукой Анатолия Матвеевича Климова сделана надпись: «Моей дочери Иринке. Расти и ты такой же смелой. Люби Родину так же, как эти ребята. Папа».
Ирина Климова закончила исторический факультет, деканом которого был Г. Ф. Шамов, сама стала кандидатом исторических наук. Ирина Климова родилась в ноябре 1935 года в Красноярске, в те дни, когда ее отец с головой ушел в дела игарской пионерии. Отца она знает по рассказам да письмам, которые пятьдесят без малого лет хранит ее мама Елизавета Илларионовна. Их много — десятки! — узких полосок, вырезанных из школьных тетрадей, вырванных из походного блокнота.
Письма к «луце пирипче»
22/Х—35 г. «…Ты права, говоря, что я опять загорелся, но на этот раз еще сильнее, кажется. Честное слово, я сплю самое большее 4–3 часа и опять сажусь за стол… Не ругай меня за это — не могу я иначе: такая дурацкая натура… Книга получается, кажется, неплохой. Я привезу с собой оригиналы и покажу тебе».
16/I—37 г. Москва. «Лизушка с Ирушкой! Вот и уезжаю в Питер. С книгой… Вчера был в ЦК комсомола на приеме у А. В. Косарева. Когда я сказал, что буду просить у ЦК шефствовать над книгой игарских ребят, он ответил: «Мы не только шефство возьмем, а издавать ее будем сами, а вас просим отдать ее нам в издательство».
Мое желание — показать книгу Маршаку — одобрил.
Живу вообще, с точки зрения человеческой, отвратительно: ем один раз в сутки и то всухую (то в метро, то в закусочной, а то просто на улице у ларька)».
30/I—37 г. Ленинград. «Моя Лизушка! Ну дела, кажется, подходят к концу. Очень скоро теперь я освобожусь совсем. Сейчас заканчиваю работу над рукописями, останется только техоформление, которое будет протекать уже без меня. Сегодня я уезжаю в Детское Село к Маршаку на дачу.
…Как обстоят дела? Я уже, кажется, писал, что книга произвела фурор в здешних литературных кругах. Все пророчат большое будущее, и она его, несомненно, получит. С. Я. Маршак принял книгу в свои руки, как светило, он трясется над ней. При таком отношении к ней я совершенно спокоен за ее судьбу. Выпускают ее к 20-летию Октябрьской революции — как подарок
К работе привлечены самые лучшие силы издательства ЦК ВЛКСМ.
…Я (первый раз в жизни) сейчас стал модным человеком в Ленинграде. Это при моем состоянии… приносит мне мало радости. В гостинице у меня, если я свободен, постоянно народ — журналисты, газетчики, киношники. Пишут в газетах. На днях организуют в здешнем Дворце пионеров встречу мою с пионерами. Сейчас снимают в кино со звукозаписью. В книгу я написал, говорят, хорошее предисловие».
11/II—37 г. Ленинград. «Не берусь утверждать, что нет больше людей, которые подобно мне с равными усилиями работали бы так, как я последние три года. Я затаил глубоко в себе мечту написать 2–3 книги, такие, чтобы мне не стыдно было подписать их своей фамилией. И вот началась сумасшедшая, адская работа внутри себя. Надо было скрывать это — иначе была опасность прослыть выскочкой и тщеславным. Я это скрыл, скрыл даже от тебя. Днем и ночью, даже во сие, Лизуша, я видел свои будущие книги. Меня сжигал зуд творчества. Помнишь, я написал книгу — целую книгу о Таймыре… Где она? Я изорвал ее, Лиза. Я понял, что она ничтожна, что я могу делать лучше, и порвал ее».
И еще одно — через пять лет.
13/IХ—42 г. Москва. «Здравствуй, Лиза. Очень доволен, что получил какие-то сведения о вас… Первый раз в Москву с фронта на 12 дней я приехал в мае 1942 года. Если бы ты знала, как долго и упорно искал вас с Иринкой… Так и не нашел.
Сейчас расскажу все по порядку… В конце июля (22/VII—41 г.) стойкое кровоизлияние в мозг опять свалило меня в кровать надолго. Паралич продолжался почти 4 месяца, до середины ноября 1941 г. Еще в августе меня привезли в Троицк к старикам, там я и лежал.
В январе меня призвали в армию, правда, не в строевые части, так как вот уже третий год я хожу сильно опираясь на палку. Трость отныне стала моей неотъемлемой третьей ногой. Я езжу сейчас по всем направлениям, собираю материалы для книги, которую мне поручили, — Обвинительная книга фашизму. Трудны очень в моем положении такие путешествия, по зато я очень доволен, что чем могу искрение и упорно помогаю своему народу в этот грозный час… Сейчас опять уезжаю на полтора-два месяца».
Я ничего не открою, если повторю лишний раз многими ценимую истину: как много значит в жизни человеческой любовь!
Именно ее, согревающую даже через десятилетня и утраты, почувствовала я в осторожном письме, пришедшем мне после публикации в газете «Советская Россия». Спросила напрямик и — вот он ответ, который и привел ко встрече: «Мы прошли с А. М. Климовым недолгий и нелегкий путь, но были счастливыми. Это была наша молодость, и мы не искали легкой жизни, наоборот, стремились туда, где было трудно, где была своеобразная целина… В наше время на Севере тоже были свои «буровые», добывающие не газ и нефть, а рушившие вековую отсталость этого сурового, дикого края. И мы были участниками, своеобразными первопроходцами».
…Любуясь Елизаветой Илларионовной, такой молодой, с осанкой спортсменки, изящной и элегантной в ее немалые годы, в течение десяти часов подряд слушала ее рассказ о молодости и мужании поколения, которое страна послала «штурмовать далеко море» и обживать неизведанный край.
Встретились они на Ямале: уральский журналист Анатолий Климов и комсомольский работник уральская девушка Лиза Чусовитина. Оказалось, не просто земляки — из одной Челябинской области. Начинать им пришлось в краю сплошной неграмотности и сохранившегося кое-где полуфеодального уклада, в краю, где хоронилась недобитая контрреволюция и каждая командировка могла быть последней. Кочевал по тундре комсомольский «красный чум» — корреспондент и первый секретарь окружкома комсомола, «луце пирипче», как называли ее в тундре.