Мы — из солнечной системы (Художник И.М. Андрианов)
Шрифт:
Ким вернулся домой обеспокоенный. Почему «эн»? Все ли благополучно у Лады? Попросил позволения у старика Грицевича позвонить в полночь и ровно в полночь набрал позывные.
— Все в порядке, прилетела только что, — сказал старик сурово. И Лада наклонилась над его браслетом, показала усталое лицо.
— Кимушка, ты прости меня. Мчалась домой как ракета, не хотела терять время на разговоры. Тебе нужно обсудить со мной что-то? Завтра обсудим, хорошо? Ужасно хочу спать, нестерпимо.
Она улыбнулась пленительно, а Тифей сказал почему-то: «Подожди еще» — и браслета не выключил,
Ким вежливо ждал. Ему сказали: «Подожди еще».
— Где была так долго? — спросил Тифей ворчливо.
— В Серпухове, папа. Так интересно было. Гхор рассказывал про свое детство. Оказывается, он вырос в горах, без друзей, без товарищей, совершенно одинокий. И в четырнадцать лет убил бешеного слона. Удивительный человек какой!
— Лекция была такая?
— Что ты, папа, при чем тут лекция? Мне он рассказывал и еще двум девушкам.
— А те двое… тоже влюблены по уши?
Ким вздрогнул.
— Как тебе не стыдно, папа, почему я не могу восхищаться человеком просто так? Какая может быть любовь к Гхору? Он необыкновенный ученый, а я простая девчонка.
— Самыми плохими супругами бывают необыкновенные…
— И вообще, почему ты на каждого человека смотришь как на возможного мужа? Я не собираюсь замуж. Мне и с тобой хорошо.
— Лесть пропускаю мимо ушей. Значит, замуж не собираешься? Тогда позволь спросить: что ты думаешь о Киме?
— О Киме? Ну папа, что ты? Он тоже кандидат в мужья? Ким милый парень, хороший товарищ, добрый такой…
— Но ты же понимаешь, что этот милый, хороший и добрый любит тебя.
— Ну, понимаю, — созналась Лада после долгой паузы.
— Почему же ты так недобра к этому доброму? Почему не скажешь откровенно, что у него нет никакой надежды? Про запас его держишь, что ли?
— Папа, ты становишься циничным.
— Хорошо, каким нециничным словом ты назовешь поведение девушки, которая позволяет себя любить, знает, что любовь эта безнадежна, и не помогает другу избавиться от несчастливой любви?
— Что же ты хочешь от меня, папа? По-твоему, я должна объясниться в нелюбви? Каждому мужчине при первом знакомстве объявлять: «А знаете ли, я вас не люблю».
— Не шути! Не каждому и не при первом знакомстве. Но товарищу, с которым два года дружишь, должна сказать.
— Ладно, я скажу. Я скажу, дорогой мой, ужасно честный, отвратительно прямолинейный папка. Только не сегодня, завтра. Сейчас я хочу спать.
И тогда Ким увидел над экраном жесткий неуверенный палец протеза. Он тянулся к выключателю. Почему только сейчас Тифей вспомнил о выключении?
«Омега». Конец разговора.
— Так, — сказал Ким сам себе, — значит, так.
Отвергнутый, подавленный, уничтоженный, сидел он на кровати, угрюмо глядя на пол. Пол был из мелких плиточек, белых и голубых. Можно было мысленно пройтись по белой диагонали, можно и по голубой. А ходом коня перескакиваешь с голубой на белую, с белой на голубую…
— Значит, так.
На полу стояли ботинки с твердыми круглыми носами. Мягкие
— Стало быть, так!
Рано утром Ким позвонил Альбани, сказал, что полетит на Луну.
ГЛАВА 17. КОСМИЧЕСКИЙ КАБОТАЖ
Не отдельные кадры в памяти Кима, а целая кинолента, полнометражный фильм «Мой первый космический день».
Ким вышел из дому в 7 часов утра с чемоданчиком в руках.
Пешком дошел до станции метро «Библиотека имени Ленина», затратил на это десять минут.
Подземный поезд, покачиваясь в однообразном тоннеле, довез его до станции Домодедово-до московского аэропорта.
Пересадка. Посадка. В 8.15 Ким уже пристегнулся ремнями в кресле стратолайнера.
В десять утра лайнер приземлился в казахской степи, там, где некогда стартовали первые в мире космонавты. Издалека космодром был похожа недостроенный дом с торчащими колоннами. Между рядами стоячих колоннообразных ракет, как обрезки жести, лежали плоские глайсеры.
По расписанию корабль на Луну отбывал ровно в двенадцать. Пришлось провести два часа в гостинице, обыкновенной, стандартной. Киму не надо было спрашивать, где тут ванна и столовая. Но ни купаться, ни завтракать не хотелось. Ким был взволнован. Все-таки не каждый день летишь в космос. Пробовал читать газеты, но не понимал строк. Вышел прогуляться. Садик был небольшой, но ухоженный, с розовыми кустами на газонах и бордюрами из наивных анютиных глазок. В беседке два старика сосредоточенно передвигали шашки. Дети играли в прятки, с криком неслись к водосточной трубе: там у них была палочка-выручалочка. Кима даже покоробило: в преддверии космоса играть в прятки. Неуважительно!
А потом он еще увидел парочку. Он и она — оба в закопченных комбинезонах. Он сорвал розу, она воткнула ее в волосы, засмеялась, засветилась вся. И взглянула на товарища. Никогда так не смотрели на Кима. Сердце защемило, все на свете показалось противным. Эх, Лада, Лада!
Впрочем, с Ладой покончено. Ладу меняем на Луну.
Без четверти двенадцать «хозяйка» ядролета — полногрудая девушка в серебряной космической форме объявила, очаровательно улыбаясь: «Кто на Луну рейсом 212, за мной, пожалуйста». У Кима билет был на рейс 212. Он двинулся за серебряной девушкой к ближайшей башне. Башня была огромная, как кремлевская, такая же толстая внизу и со шпилем на макушке.
— На места 1, 2, 3, 4 пройдите, пожалуйста, — девушка приветливо распахнула дверцу у подножия ракеты.
У Кима был четвертый номер, третий — у толстяка с портфелем, первые два — у старика и старушки, видимо мужа и жены, с обилием сумочек. Ким помог нести им.
Внутри оказался лифт, обыкновенный. Только кнопки нумеровались сверху вниз. Их каюта, первая, находилась почти на самом верху, под штурманской. Площадки не было, дверь лифта открывалась прямо против каюты. Все было очень похоже на самолет: круглое окно, откидные кресла, столик, шкафчик, в нем кислородные баллончики, маски, термос, аптечка…