Мы не мафия, мы хуже
Шрифт:
Не успели милиционеры шевельнуться, он опрокинул в рот рюмку. Как-то странно улыбнувшись, сунул в рот сигарету. И вдруг с глухим воем повалился на пол. Изо рта пошла пена. Семенов, прогнувшись, мгновенно ослаб и затих.
– Что это? – удивился один.
Второй, шагнув, поднял бутылку коньяка, на которой скотчем была приклеена записка: «Не пить. Яд. Тело моего сына в спортзале зимнего дома отдыха. Простите все. Бумаги в машине и на столе. Семенов».
– Тут и постскриптум есть, – сказал второй. – «Все, кто собран на заводе – здание бывшей
– А нам и понимать не надо, – сказал другой. – Следствие разберется.
– Красиво написал, – усмехнулся третий. – Особенно конец классный – «Мы не мафия, мы хуже».
– Что? – в один голос спросили Итальянец, Турок и Шрам.
– Этот уже мертв, – вздохнул немолодой врач. – У этого тяжелая травма головы. Но через двадцать один день будет в порядке. У этого четыре пулевых ранения. Тяжелый, – вздохнул он. – Необходима госпитализация.
– Да где же мы его госпитализируем?! – с отчаянием спросил Итальянец.
– Тебе бы тоже надо баиньки, – посмотрел на него врач. – Хоть пуля и навылет прошла, но все-таки…
– Бывало и хуже. – Итальянец махнул рукой. – С этим как будем?
– Сейчас отвезем его ко мне на дачу, – немного подумав, сказал врач. – Но это будет стоить…
– Деньги есть, – перебил его Турок. – Вполне хватит.
– Точно, – кивнул молчавший до этого Кубик.
– Кто омоновцев держал? – спросил Итальянец, когда врач отошел. – Я и то выскользнуть сумел.
– Медведь, – кивнул Кубик. – Он там и остался. Молодец парень.
– Из-за этого гада, – недовольно бросил милиционер в бронежилете, кивнув на лежавшего с простреленным виском человека, – ушли трое или двое. Троих наших подранил, одного убил. Ему ноги перебили, а он заорал: «Я не слабак!», – сплюнул милиционер. – И себе в висок. Гнида.
– А Робинзон этот, – сказал омоновец, – все молочком вас поил. Бандера, он и есть бандера. Атаман под носом был. А вы… – Не договорив, выругался.
– Так-то оно так, – оглянувшись и не увидев начальства кивнул забинтованной головой старший сержант. – Но если бы не они, то сколько бы еще этот завод работал. Там хрусталя полно и железобетонных изделий…
– Я чего прибалдел, – неожиданно улыбнулся омоновец, – когда этих, в растворе, увидел. Мужика, говорят, одного так и уделали там. А бабы!.. – Он рассмеялся.
– Робинзон Ниндзю взорвал и приятелей Наседина, – сказал подошедший милиционер. – Их бы все равно взяли. Ведь они под окном палаты, в которой Яковлев лежал, стали говорить, что…
– Начальство прибыло, – сказал милиционер, увидев идущего в окружении офицеров генерал-майора. – Будет выволочка по полной программе, – хмыкнул он. – Такое в пригороде, а никто и ухом не повел. Мужиков и женщин сколько в камерах было, – мотнул он головой. – Их всех в больницу отправили. Многие почти дистрофики.
– Нет. –
– Мама, – подбежала к ней Оля, – перестань, мамочка.
– Господи, – протяжно проговорила Зоя, – да когда же мы жить нормально будем? Когда все это кончится?
– Он вам квартиру в Москве оставил, – пробормотал Денис. – И какие-то деньги. Он…
– Где он? – подняв мокрое от слез лицо, вскрикнула Зоя.
– Он был у вас до семи утра, – высказал то, ради чего пришел, Волчара.
– Потом ушел. Так надо говорить, а то и вас затаскают. А так – случайная пуля. Он просто любил быть утром за городом, вот и…
– И правду сказать нельзя… Да что же это такое-то?! – со слезами на глазах спросила Зоя.
– Плохо, – вздохнул врач. – Он без сознания. Много крови потерял. Плохо, – повторил он.
– Что ты хоронишь его?! – не выдержал Итальянец. – Он должен выжить. Нужны деньги – скажи сколько. Будут. Но он должен жить.
– Я не говорю, – вспылил врач, – что он вот-вот умрет. Однако…
– Еще бы ты это сказал, – усмехнулся Шрам.
– Он что, – решился спросить врач, – воевал с вами?
– Он наш командир, – бросил Турок. – И этого вполне достаточно. Я все время думал, что война – это работа. Заплатили-и без страха и упрека, без стыда и совести шмаляй тех, кто на той стороне, и Бог простит. А сегодня, как увидел эту каторгу, внутри что-то захолодело. И понял, что никакими деньгами все это для тех, кто за решеткой там сидел, не окупишь. И если он умрет, это будет высшая несправедливость. Иваныч, конечно, тоже не должен был. Уже в годах, а полез молодость вспоминать. Но держался молодцом. Его кто? – взглянул он на Кубика. – Те или милиция?
– Омоновцы. Он их придерживал у главного входа. Нам давал возможность уйти. Не в них стрелял, а держал, чтоб не совались. Его и свалил кто-то. Волчара сумел вытащить. Молодец мужик. И брата Атаманова выволок. Его, правда, говорят, взяли. Но если будет молчать, хрен чего докажут.
– Ко мне, говорят соседи, – улыбнулся Итальянец, – уже приезжали. Но мои соседи – добропорядочные граждане и заявили, что я был дома, ибо полшестого утра слышали музыку. Даже участковому жаловаться будут.
– А я уже три дня как у матери в деревне, – кивнул Шрам. – Правда, плакала, когда я звонил. Ты, говорит, меня в гроб вгонишь. Но ментам скажет.
– Неплохо погуляли, – кивнул Итальянец. – А сейчас просто необходимо затихнуть. В общем, с ним, – он посмотрел на врача, – все должно быть о'кей.
– Сделаю все, что в моих силах.
– Поехали, мужики, на речку, – потянулся Кубик.
Аудио остановилась. Сидевший за рулем Семен вышел. Пригладив усы, потянулся.
– Чего встал-то? – спросил сидевший на переднем сиденье Гога.
– Нам в кусты надо, – хихикнула Елизавета.
– Пивом напоил, – сказала, открывая дверь, Зоя, – а теперь спрашивает.