Мы не пыль на ветру
Шрифт:
Гитлеризм взял себе на службу традиции прусского националистического воспитания, добавив к ним свойственную фашизму грубую демагогию. Молодежь росла в уверенности, что Германия стала невинной жертвой «международного заговора», что она должна «смыть с себя позор Версаля», «отомстить исконным врагам немецкого народа». На место тех преподавателей, в ком можно было уловить «либеральный дух», пришли «стопроцентные арийцы», «коричневые ректоры» — растлители душ и воспитатели палачей.
Естественно, что после разгрома гитлеризма сразу же встал — как один из самых насущных — вопрос о будущем немецкой молодежи, о создании совершенно новой системы образования. Новая школа была важнейшей составной частью начинавшихся демократических преобразований. Ярослав Хладек говорит по этому поводу на страницах книги:
«Немецкие учителя, научите немецкую молодежь одному: научите ее с революционным размахом браться за работу, научите ее взыскательной
В небольшом листке бумаги — заполненной анкете, которую Руди Хагедорн посылает заведующей школьным отделом Эльзе Поль, — заключено очень многое: в нем и доверие старой коммунистки к бывшему солдату гитлеровского вермахта, и отказ Руди Хагедорна от соблазна бежать куда глаза глядят и сложить голову «под беспощадным солнцем чужбины», и решение остаться в родном городе, где взаимоотношения с людьми складываются так нелегко. Он преодолел в себе страх, а преодолеть страх, как говорит один из героев книги, «значит взять на себя ответственность».
Так раскрывается полемический подзаголовок этой книги — «Роман о непотерянном поколении».
Понятие «потерянное поколение» связано в истории литературы с книгами, написанными разными писателями в разных странах Запада (США, Англии, Германии) на рубеже двадцатых-тридцатых годов нашего века, то есть в преддверии мирового экономического кризиса или в самый разгар его. Эти книги объединяло острое ощущение трагизма бытия и затерянности человека в общество, его бессилия перед враждебным ему миром. В обстановке социальных потрясений тех лет и обнищания народных масс, наступления фашистской реакции и неуверенности в завтрашнем дне эти книги находили самый широкий отклик у читателей, хотя предметом изображения в ннх была первая мировая война, закончившаяся свыше десяти лет назад. Но война не была тогда только историей, именно в те годы угроза новой, второй мировой войны как авантюристического выхода из социальных противоречий становилась все более реальной.
После второй мировой войны выражение «потерянное поколение» породило в журналистике Запада немало схожих определений («поколение вернувшихся», «немое поколение», «поколение без отцов» и т. д.). Аналогия здесь вызвана стремлением свести литературные явления (по большей части очень разные) к уже привычному и знакомому комплексу идей и настроений: хаотический мир, враждебный личности, в котором будущее сулит только новые беды; ненависть к угнетению при неспособности разобраться в окружающем хаосе, победить его; тоска по теплым человеческим чувствам, противопоставленным грязи социальной жизни, и т. д. На немецкой почве понятие «потерянное поколение» связано прежде всего с романом Эриха Марии Ремарка «На Западном фронте без перемен», породившем много последователей и подражателей. Эти книги занимают особое место в немецкой литературе. Они носили ярко выраженный антивоенный характер и тем самым вступали в бой с обширной милитаристской литературой, знающей в Германии и своих пророков, вроде Ганса Гримма, и своих рафинированных «классиков», вроде Эрнста Юнгера, и дешевых разносчиков «солдатских идей» — таких, как Двингер, Беймельбург и многие их сегодняшние последователи в Западной Германии. Но антивоенный пафос писателей «потерянного поколения» был непоследователен и по большей части неглубок, а реализм ограничен, потому что авторы этих книг, описывая первую мировую войну, уходили от изображения революционных процессов, закончивших ее. Они не верили в возможность изменений к лучшему ни в обществе, ни в человеческом сознании. Поэтому все последовательно антивоенные, антимилитаристские, антифашистские писатели, борясь против реакционной демагогии и прославления войны как «естественного состояния» человека, спорят в своих книгах и с настроениями «потерянного поколения». Это относится и к Иоганнесу Бехеру, и к Бодо Узе, и к Арнольду Цвейгу, и к Людвигу Ренну. Молодая литература Германской Демократической Республики продолжает сегодня именно эту, самую плодотворную и самую богатую реалистическими возможностями линию в изображении военных событий. Романы и повести Герберта Отто, Франца Фюмана, Дитера Нолля, Германа Канта, Вольфганга Нейхауза, Гюнтера де Бройна, Макса Вальтера Шульца и других талантливых писателей — это подлинно новая немецкая литература о войне. Страницы этих книг рассказывают о том, как из глубины трагедий и нравственного падения восставала воля к жизни и созиданию, к свободному, «раскованному» смеху.
Заслуживает внимания то обстоятельство, что в литературе Германской Демократической Республики с каждым годом все сильнее заявляет о себе тяга к эпичности, к широкому охвату исторического материала
Советский читатель, которого не могут не радовать успехи социалистической немецкой литературы, будет с интересом ждать продолжения этой талантливой книги, не только умной и увлекательной, но и много говорящей нам о процессах, идущих сегодня в немецком народе.
П. Tonep
… Ведь человек — это бог, лишь только он стал человеком.
И если он бог, — он прекрасен.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Петухи кричат поутру
Глава первая
В ясное апрельское утро последней военной весны унтер-офицер противотанковой артиллерии один, совершенно один шагал широкой мощеной дорогой, что прямой чертой почти на семь с половиной километров протянулась от Эберштедта до развилки на Райну. Вчера, вместе с партией полумертвецов отпущенный из госпиталя, со все еще мокнущей огнестрельной раной в бедре, он на фронтовом распределительном пункте получил предписание направиться в распоряжение командира тяжелой зенитной батареи, расположенной за деревней Райна, чтобы там передать пятилетний фронтовой опыт, навалившийся на его плечи, молодым помощникам зенитчиков. Великогерманское отечество от Мааса до Мемеля — огромное растекшееся малиновое пятно в школьных атласах — было сплющено, как грошовое мороженое между двух вафель. Русские уже форсировали Одер, и головные части американских танковых войск, если им удастся сохранить темп наступления последней недели, дня через два тоже будут в западной части угольной и промышленной области Средней Германии.
Унтер-офицеру, дюжему с виду парню, за два последних военных года стало начисто безразлично, в какой климатический пояс и в какое боевое подразделение его назначат. В конце концов горемыки, которые обязаны во все это верить, везде получат ту же самую резиновую колбасу, тот же сыр в тюбиках, тот же искусственный мед и вдобавок те же кусочки железа в ребра.
В России у нашего унтер-офицера заряжающим самоходного орудия был пожилой обер-ефрейтор, маленький, плоскогрудый человечек, метранпаж но профессии, прежде и теперь убежденный любитель природы, нетребовательный, как отшельник, и смахивавший на лешего в своих никелированных очках с тесемочками под стальной каской и с вечно щетинистым подбородком. Отто Зибельт — так звали чудака, стоическое спокойствие которого иногда доводило начальство до ярости, а иногда заставляло только удивленно пожимать плечами. Но и он тоже отправился к праотцам. Случилось это во время отступления через Брянские леса, на солнечной просеке, поросшей ежевикой. Он лежал рядом с обломками самоходки, которую прозвал «гром божий», и истекал кровью.
— Старина, Отто, почему же так? — давясь стоявшим в горле комком, спрашивал его Руди. — За что же это?
Тот, что лежал здесь, стал ему вместо отца. Впервые за эту войну унтер-офицер ощутил колючий ужас перед бессмысленностью смерти.
Умирающий посмотрел на него затуманившимися глазами.
— Хватит тебе меня учить. Придержи-ка язык, Хагедорн. Был на свете человек по имени Ангелус Силезиус, и он сказал: «Цветут и отцветают розы, не спрашивая «почему». Вот тебе и весь смысл жизни. Сними с меня очки, Руди, хватит уж, насмотрелся. И давай деру, не то тебя Иван сцапает…
Цветут и отцветают розы, не спрашивая «почему», и солдаты подыхают, не спрашивая «почему»… Неужто в этом весь смысл жизни?
И сколько этот самый унтер-офицер Руди Хагедорн ни размышлял над роковым «почему», мысли его были словно бескрылые птицы, высиживающие пустые яйца. Гули-гули-гу, гули-гули-гу — воркует лесной голубь, камнем падая на деревянную голубку, что сидит на коньке амбара, и ржавое острие гвоздя, торчащее из ее спинки, вонзается ему в самое сердце.
Утро сулило ясный, теплый весенний день.