Мы неразделимы
Шрифт:
Да вот же они, первые фиалки, милостивые гиазиры! Короткие, с холодными, бледно-красными стеблями, похожими на дистрофичных червей. Гайс сорвал одну, еще и еще. Все сплошь бутоны! Ну пусть недозрелые, измазанные в лесной, деревом пахнущей грязи —главное, что фиалки! Может, если пройти выше, туда, на самую лысину холма, которую солнце пропекало особенно прилежно, там найдутся уже и распустившиеся, более казистые, какие-нибудь «махровые»?
Вверх, вверх, сквозь голые кусты, туда, где сереет сквозь ветви поляна…
Сума Гайса
В эти минуты Гайс думал о Нимари.
Вначале Нимарь, конечно, глянет на цветы исчужа, но студеное ее сердце вскоре оттает, ведь она почувствует, как нелегко это было, как опасно… Искоса поглядывая на млеющего от радости дарителя, она поднесет цветы к лицу, прикоснется к сине-розовому фиалковому кружеву губами, которые от этого прикосновения станут тотчас уступчивыми, мягкими… или, по крайней мере, перестанут быть такими безучастными.
…Где-то внизу заржал Щука. Гайс вздрогнул.
Отвязался? Надо же было о нем забыть! А если волки? Да мало ли что!
В той же стороне Щуке нервно откликнулся чей-то скакун.
Сердце Гайса трижды увесисто бабахнуло. Волки отменяются. Грядет выяснение отношений.
Оттуда же, снизу, послышались приглушенные шепотом реки голоса – говорили, кажется, на варанском.
«Да что там такое?»
Затушив фонарь и прижав сумку с фиалками к груди, Гайс бросился на звуки. Метались длинные темные тени, хлестали ветвями дерева, хрустко и жалобно стонал сухостой, нечто сопело и хлопало.
Звуки говорили вот о чем: Щука зачуял кобылу и сцепился с соперником (хоть и был он холощен, а время от времени на него «находило», причем так, что иной жеребец позавидовал бы). Но что за соперник? Откуда взялся? Кто его хозяин, да и хозяин кобылы кто?
Гайс совершенно забыл об осторожности. Помнил только о прежних стычках Щуки. После одной такой дуэли Гайсу пришлось заплатить городской управе полную стоимость казенного коня, которому Щука выбил глаз.
«Щука, прекрати!» – кричал Гайс. Но Щука, конечно, не прекращал. Ведь где фиалки, там и весна.
Просвистела нагайка. Щука обиженно заржал.
Снова закричали на варанском.
Гайс перешел на бег, но споткнулся, проехался на заду до ближних кустов, там поднялся на ноги и раздвинул ветви орешника. Поляна? Поле?
Далеко внизу сверкнула речная гладь, посеребренная проглянувшим из-за туч Зергведом.
Господи, дорога?! Та самая, что ведет прямиком в лагерь Белоколпачников, а оттуда – к разрушенному мосту через Орис?
Что ж, в своих цветочных разысканьях Гайс зашел слишком далеко, позабыв об опасности быть обнаруженным ночными патрулями…
На дороге – двое солдат, отлично, по-зимнему экипированных. Один держит под уздцы свою кобылу (кобыла,
Другой, сгорбившись, сидит в седле и, упрямо упираясь в стремена, натягивает поводья – пытается удержать в повиновении насмерть перепуганного молодого жеребца.
Судя по кровоподтекам на шее и крупе, молодому серьезно досталось от матерого злодея Щуки (озлобившись, Щука и впрямь бывал довольно плотояден; кабы б не это, кастрировать дорогого кровленого коня у Гайса не поднялась бы рука).
Щука же, которого варанцам удалось отогнать ударами нагайки, очумело носится поблизости, звеня сбруей.
Гайса никто, по счастью, не заметил – ему хватило благоразумия отпрянуть под покров сумрачных ветвей. И, может быть, стычки удалось бы избежать, но луна…
В который уже раз она выступила из-за туч и нехотя осветила дорогу, лошадей, варанцев, Гайса.
Всадник издал резкий окрик, обращая внимание товарища на появление незнакомца.
Кобыла, которую тот держал под уздцы, испуганно сдала назад. Однако, это не помешало варанцу нащупать перевязь с метательными кинжалами.
В душе Гайса оборвалась тревожная струна. И что теперь прикажете делать?
Увы и ах! Собираясь в цветочную экспедицию, Гайс нисколько не озаботился средствами самообороны. Он недурственно владел мечом, однако меч как назло с собой не взял. Детская уверенность, что «все будет хорошо» его остановила, а равно и лень – меч был тяжел и, конечно, мешал бы. Метательным оружием Гайс, к своему стыду, владел преотвратно – на поле брани сие жонглерство было неуместно, а в разведчики Гайс не вызывался никогда. Стрелять же из лука он не умел. Глупо. Нимарь была права.
Бежать!
Гайс припечатал к груди сумку с фиалками. В три молодецких прыжка пересек дорогу – осадившая кобыла стеганула его по лицу серым хвостом – и вломился в колючие кусты. Из глаз посыпались искры, в ноздри, в глаза вошел грязный пух, сор, семена, терновые когти оцарапали Гайсу лицо – сраные птицы, ну кто заставляет вас вить свои сраные гнезда в колючих придорожных кустах?! Тут и земля некстати ушла из-под ног – Гайс угодил в прикрытую преющими листьями ложбину.
Он все же устоял на ногах. Продрался через кусты под сень толстомясых грабов. И даже не выронил сумки.
Надежда на спасение влекла его к переправе.
Собственно, расчет был прост: он знал, варанцы своих лошадей не бросят (убоятся выходок беспризорного Щуки). А значит, у него есть шанс опередить преследователей. Пока дорога сделает две петли…
«Хляп-хляп-хляп», – Гайс чавкал по песчаному мелководью на свой, северный берег, совершенно еще белый и снеговой.
Варанцы появились, когда он преодолел две трети пути.
Теперь они оба были верхом. Однако, в воду не зашли – то ли не хотели мочить платье, то ли опасались за лошадей, а, быть может, предвидели на северном берегу засаду Желтоколпачников.