Мы никогда не умрем
Шрифт:
Он пришел в себя, лежа лицом вниз. Вик спал. Значит, ночь продолжается. Значит, он закончит со стенами.
Мартин просто стоял и смотрел, как медленно обрастает контуром дерева темнота. Ему казалось, что от него к стенам тянутся тонкие нити. Всем телом он связывал себя с будущим домом, позволяя ниточкам тянуть из него тепло.
Нарастали, обволакивали и лишали сил холод и острая, царапающая боль. Он терпел. Так надо. Нельзя что-то создать, не отдав ничего взамен. Даже если у тебя совсем ничего нет.
Напротив
Пусть будет еще и дом. Пусть у него будет еще один сладкий самообман. Слишком уж больно обжигали лицо, руки и сердце те слезы.
Четвертой ночью комната обрела потолок, невысокий, из тех же досок, что и стены, с несколькими балками. Мартин давно понял, на что похожа комната — это была каюта корабля.
На следующую ночь в комнате появился стол, несколько пустых полок и мягкое лиловое кресло с высокой спинкой. Кровати не было, и он не собирался занимать ею место. Он боялся сна. Кровать будет казаться ему гробом.
Больше он делать ничего не собирался, хотя и чувствовал, что комнате чего-то не хватает. Шестую ночь он просто просидел в кресле, ожидая, пока наступит утро и радуясь, что не нужно больше, надрываясь, воплощать себе стены, отгораживающие от темноты.
Но следующей ночью он понял, что еще нужно.
Огоньки, которые он зажигал в темноте противостояли ей. А здесь единственным светом был открытый проем.
Седьмой ночью напротив кресла зажегся камин. Орест не пожелал остаться снаружи. Он кружил в границах стен, но никогда не приближался ни к одному из проемов.
У Мартина появился дом.
Вик стал спокойнее, начал есть каждый день и чаще смеяться. Он больше не напоминал угрюмого, забитого зверька.
Обычный ребенок. Немного стеснительный, но доверчивый и добрый.
Мягкая золотистая осень за окном не казалась обещанием зимы.
И все рухнуло в один день.
…
В тот день Анатолий проснулся в непривычно для себя ранние семь утра.
Мартин, истощенный строительством, бессильно лежал в кресле, с трудом балансируя на границе сна и яви.
Вик спал, и ему снились белые облака, которые почему-то были теплыми, сухими и мягкими, как вата. Мартин рассказывал, что облака — это капельки воды. Но во сне действовали другие законы.
— Просыпайся! Подъем! — раздался раздраженный голос за секунду до грохота. — И не одевайся в то, что потом выкинуть нельзя!
Мартин услышал удаляющиеся шаги. В голове тяжелой пульсацией нарастал панический ужас.
«Вик, нужно бежать. Пересидеть где-нибудь, пока он не напьется и не забудет. Вик, правда, будет хуже…» —
— Ты что, папа же позвал, — искренне недоумевая, весело ответил ему Вик, застегивая рваную голубую рубашку.
«Черт…» — обреченно подумал Мартин, больным взглядом наблюдая за снующей по комнате рыбкой.
Он сам не знал, чего так испугался. Предчувствие беды, липкое и тяжелое давило на него, становясь все осязаемей с каждым шагом.
Вик шел за отцом и не ждал подвоха.
Они вышли во двор. Солнце светло ярко, трава была пронзительно-зеленой и даже собаки при появлении Анатолия не стали прятаться в будки, а лишь подняли тяжелые головы с лап, проводив их взглядами.
Мартину это казалось абсурдным. Не должно быть никакого солнца. И травы. И собаки не должны лежать так спокойно, неужели он один чувствует надвигающуюся беду?!
Рядом с сараем лежала связанная свинья. Небольшая, больше похожая на тех, что рисуют на картинках, чем на тех, кого боялся Вик.
«Мартин, зачем он ее связал?..»
«Отойди…» — хрипло попросил его Мартин, хорошо понявший, зачем.
В ладонь мальчика легло что-то гладкое и теплое. Он несколько секунд ошарашенно разглядывал длинный нож с блестящим серым лезвием, прежде чем осмелился задать вопрос:
— Зачем?
Анатолий стоял рядом и просто смотрел тяжелым взглядом.
Вик начал догадываться. Сначала он с ужасом отверг эту мысль, но она становилась все очевиднее. И Мартин что-то говорил.
Но Мартин ошибается. И он, Вик, ошибается тоже. Отец не может хотеть такого. Это… абсурдно.
В этот момент отец вытаскивает нож из плотно сжатых пальцев. Вик с облегчением вздыхает:
«Видишь, Мартин, он вовсе не…»
— Не закрывай глаза, когда будешь резать — весь двор кровью зальешь. Смотри, нож нужно воткнуть сюда и вести с нажимом отсюда сюда, — отец начертил лезвием ножа невидимый узор на горле свиньи.
«Я не могу. Она смотрит на меня… она живая. Ей будет больно», — Вик с отчаянием попытался донести до Мартина трагизм ситуации.
Он чувствовал себя потерянным. Сжимал нож и думал, что честный и добрый Мартин ничем ему сейчас не поможет. Или он скажет: «А если я завтра умру, ты так и будешь бояться резать свиней?»
«Вик, пожалуйста, прошу тебя. Отойди, я все сделаю сам», — с отчаянием попросил Мартин.
«Ну вот…» — успел обреченно подумать Вик, прежде чем до него дошел смысл сказанного.
— Это всего лишь свинья! Животное, кусок мяса, который пока что еще дышит и гадит! Твоя мать окончательно сделала из тебя тряпку?!
Отца явно начинала раздражать нерешительность мальчика. Он смотрел на сына, и в его глазах начинает блестеть что-то незнакомое. Страшное.
Угроза.
«Ты правда ее убьешь? Ты говорил нельзя делать никому больно».