Мы никогда не умрем
Шрифт:
— Как тебя зовут, мальчик? — спросил его мужчина, открывая дверь в дом.
Из открытой двери дохнуло теплом и запахом выпечки. Но от чего-то дом все же выглядел недружелюбным. Мартина встретила темная, почти пустая прихожая, с выкрашенными в белый стенами, несколько закрытых дверей и широкая лестница из светлого, отполированного дерева.
— Виктор, — привычно ответил Мартин.
— Значит так, Виктор, громко с ней не разговаривать, долго не сидеть, занавески не открывать, про елку ей не рассказывать, все понял?
— Да.
— Тогда
«Вик, пойдешь?»
«Давай ты? Она болеет, а у тебя… хорошо получается», — попросил Вик, вспомнив, как Мартин приснился ему во время болезни.
Мартин, пожав плечами, толкнул дверь. Зеленую, другие он и не думал открывать.
В комнате было совсем темно. Пахло хлоркой. Пол был идеально чистым, вдоль стен тянулось несколько пустых полок, под окном с плотными серыми занавесками стоял стол, тоже пустой и табурет.
Кровать была задвинута в угол, где было меньше всего света. Мартин тихо подошел к столу, перенес табурет к кровати и сел рядом.
Риша, кажется, спала. Он не решился ее будить. В темноте она выглядела очень несчастной — бледной, больной и похудевшей. Ее рука, до которой он дотронулся, была совсем холодной.
«Она, кажется, сильно ушиблась… Слушай, Мартин, мне кажется нужно разбудить».
— Зачем? — шепотом спросил он.
«Слышал, как ее отец разговаривает? Будто приказы раздает. Ей, наверное нужно, чтобы кто-то…ну, знаешь, по-доброму с ней поговорил».
— Ладно… Риша? Риш, проснись, — тихо попросил он, сжимая ее пальцы.
Она медленно открыла глаза и несколько секунд смотрела в потолок.
— Вик, это ты? Ты как тут оказался? — хрипло спросила она.
— Папу твоего встретил на улице. Как ты?
— Плохо… больно очень, — слабо улыбнулась она.
— Ты скоро поправишься, — пообещал Мартин.
— Я приходила, твой папа меня прогнал. Сказал, что ты выйдешь, когда посчитаешь нужным. Я думала, ты меня не хочешь видеть…
— Я простыл, не мог с кровати встать. И отец об этом знал. Как только я смог — пошел тебя искать. Риш, я же обещал, что мы будем друзьями. Ты мне не поверила?
— У меня не было друзей никогда… Я думала, так надо… ну, знаешь, чтобы я что-то значила…
— Ты значишь. Только совсем не потому, что полезла на дерево. И не потому, что с него упала.
Он провел кончиками пальцев по ее лбу от виска к виску. И почти почувствовал тяжелую, пульсирующую боль.
— Чем ты занимаешься, когда не спишь, Риш?
— Смотрю в потолок… мне не разрешают читать. Мама меня кормит и дает лекарства. Папа иногда заходит. Сказал поправлюсь — выпорет…
«Мартин, зубы, Мартин! Разожми их…»
— Хочешь я тебе почитаю? Я могу приходить к тебе каждый день, если хочешь. Чтобы ты не скучала, — спросил Мартин, ничем не выдав своих чувств.
— Тебе со мной скучно будет, я часто
— Вот и хорошо. Тебе нужно много спать.
— Мне снились журавли. Я их видела на картинке в книге. Там были такие странные стихи, без рифмы, из трех строчек. И много картинок с журавлями… Мне птицы часто снятся. Они красивые…
— У меня как раз для тебя подарок. Смотри, — он достал из кармана блестящую птичку.
— Ты…ты ее достал?.. — прошептала она, забирая фигурку.
— Она упала. Наверное, когда ты лезла на елку.
— Вик, ты меня обманываешь. Скажи честно, отец елку срубил, да?
— С чего ты взяла?
— Он так всегда… если у меня какая-то беда… Как-то меня укусила собака, он ее застрелил. И меня выпорол, потому что я с ней была рядом. Я чуть не упала из окна с чердака — он забил досками окно и дверь на чердак…
— Да, Риш, он срубил елку, — не стал отпираться Мартин. — Но он просил тебе не говорить, потому что ты расстроишься.
— Он просил не говорить, чтобы, когда он отведет меня к пню, показать, что он для меня сделал… ну, благодарность, понимаешь?
— Нет.
— Он как бы… защищает меня. Это такая любовь, наверное… Ты не думай, он вообще-то хороший человек. Просто боится за меня.
— Я не думаю, что он плохой, Риш.
«Ох Мартин, ну ты врать», — почти восхищенно прошептал Вик.
— Вик, а… а почитай мне? Сказку… или лучше стихи, короткие, я засыпаю. Можно детские, ну хоть какие-нибудь…
— Каждый вечер деревья
Падают в тени деревьев,
— сообщил ей Мартин, поправляя одеяло.
Его душила злость. Методы воспитания отца Риши казались ему простой жестокостью. Ему было очень жаль девочку, а собственное бессилие делало эту жалость еще более острой. Но Мартин читал ей, рисуя кончиками пальцев узоры на одеяле. И ни голос, ни дрожащие руки его не выдавали.
— Зелено-серые тени,
В листьев шуршащей пене.
Что-то уходит несмело
В розовый сумрак закатный,
То, что жило и пело,
Станет вечерней прохладой.
И свет горизонт окутал,
Падает день в свои тени.
Он, тишиною напуган,
Шороху листьев внемлет.
Риша спала и, кажется, чему-то улыбалась во сне.
«Пусть тебе приснятся журавли», — пожелал ей Вик, зная, что Риша не услышит.
И что это не требуется.