Мы никогда не умрем
Шрифт:
— А давай у Риши ее учебники попросим? Она мне что-то рассказывала, мне кажется, там не сложно…
«Давай, конечно. Только завтра. А сейчас нам лучше поспать…»
Вик, почувствовав настроение друга, послушно отложил книгу и выключил свет.
— Спокойной ночи, Мартин.
«Спокойной ночи…»
Сон пришел к Вику быстро, теплый и пустой. Мартин провалился в свой и уже на грани сна и яви отчаянно рванулся обратно в явь — на этот раз кошмар снился ему.
Но он не успел.
Проем, словно побеги какого-то
Он смотрел на свои руки, и зрелище вызывало у него неясное, мутное отвращение. Это были руки взрослого человека. Своего отвращения он понять не мог и не пытался, но ясно осознавал. Он ненавидел себя так сильно, как еще ни разу, никого не ненавидел за всю свою жизнь. Прожитые годы давили ему на плечи и заставляли сердце биться медленнее. Что произошло за эти годы?
Он не помнил.
И где-то в этой темноте он различал тихий, беспомощный плач. Плакала девушка — сдавленно, приглушенно, словно старалась, чтобы ее не услышали.
«Скоро все закончится», — хотел сказать он.
Но не смог. Не смог сказать, дотянуться, утешить, хоть как-то облегчить ее боль. Она не слышала его, не видела, но вдруг замолкла.
— Я же просила тебя не ходить… — вдруг прошептала она. — Теперь мне придется хоронить картины…
«Я не мог к тебе не прийти…» — он по-прежнему не произнес ни слова.
Все, что он пытался сказать, вырывалось хрипом из груди. Но откуда-то он знал, что она слышит.
Внезапно наступила особенная тишина. Она словно была готова зазвенеть от напряжения, если пошевелиться или сказать хоть слово. И Мартин знал, что если она зазвенит — разразится гроза.
И тишина звенит, осыпаясь осколками надрывного, полного отчаяния крика:
— Милорд!..
Что-то мокрое и холодное коснулось его щеки. Мартин проснулся в кресле в котором засыпал. Рыбка зависла в воздухе около его лица. Он не знал, обладает ли Орест на самом деле какими-то качествами, но в этом момент Мартин был безумно рад, что его разбудили и рядом есть хоть одно живое существо.
В проеме не было никакой решетки. Его руки были такими, какими он их помнил. «Милорд»?.. Как он презирал себя в этом сне, как ненавидел, каким беспомощным и жалким себя чувствовал — разве кто-то в здравом уме стал бы обращаться к нему «Милорд»?
Кошмар пульсировал в висках чем-то ледяным и липким. Один вид проема вызывал панику вместо успокоения.
«Нет, нет, не может быть…» — бестолково шептал он сам себе, пытаясь вернуть самообладание.
Хорошо, что Вик спит, не слышит и не чувствует его страха.
«Я предам его? Я, я?! Окажусь не лучше его отца, и всех остальных?..
Но успокоить себя не выходило. Тогда он поднял с пола катушку тонкой, белой веревки — это была одна из немногих вещей, без которых он не мог обойтись.
Мартин вышел во вторую дверь, ту, что вела во тьму.
Привязал к ручке конец веревки и пошел прочь от дома. Не хватало ему передать свои страхи Вику.
«Милорд», ну надо же…
Вик хороший мальчик, сострадательный и добрый. Он лучше него, Мартина — в нем нет темной ярости, которая возникает всякий раз при столкновении с жестокостью и несправедливостью. Вик никогда, никому, даже своему отцу по-настоящему не желал боли. Вик не умеет так изворотливо, изощренно и хладнокровно лгать.
Мартин не мог допустить даже мысли о том, что Вик когда-нибудь станет истязать какую-то девушку, которая будет в отчаянии звать его, Мартина, «Милордом».
И все же кошмар был столь реальным, столь отчетливым, что страх начал отпускать только сейчас. Зато его начала бить крупная дрожь, а перед глазами начинали расплываться белые круги. Ему всегда становилось плохо вдалеке от дома.
Пора было возвращаться. Веревки на катушке оставалось как раз несколько мотков. Темнота плескалась вокруг, шуршащая, шелковая, холодная. И страх отступил, оставив место тоске. Мартин, медленно сворачивая веревку, шел к дому, думая, что нужно попытаться еще поспать. Дома кресло, Орест и… огонь в камине. Живой, теплый. Зачем было уходить от него?
Он протянул ладонь и представил, как на ней появляется свечка. Тепло привычно пробежало по руке — он отдавал созданной вещи часть себя. Но ему нужна была эта свеча, необходима сейчас, как, может быть, ничто до этого. Для себя тоже нужно зажигать огоньки.
И вдруг он с ужасом почувствовал, что тепло, пробежавшее по руке, было последним. Созданная уже горящей свечка выпала из ослабевших пальцев, а сознание наполнила морозная тьма.
…
— Мартин! Мартин, где ты?!
Вик проснулся позже обычного и понял, что мир изменился. Он потускнел, стал глуше и тише. Что-то важное ушло из него.
— Мартин!
Он не отзывался. Мартин всегда быстро просыпался. Даже больным, даже бредящим — он всегда отзывался.
А теперь он молчал. И не просто молчал. Его не было.
«Неужели я когда-то так жил?!» — с ужасом подумал Вик.
Спокойное, ставшее привычным неотступное тепло чужой любви покинуло его. Что случилось с Мартином?.. Он ушел? Не попрощавшись?
Или он умер, как боялся летом? Закончился его срок, он дал ему друга, он наладил его жизнь — и его… не стало?
Ужас от этой мысли был столь невообразим, столь жесток, что у него не нашлось сил даже на слезы.