Мы отстаивали Севастополь
Шрифт:
— Передайте Гегешидзе, — приказывает Октябрьский, — чтобы он укреплял высоту. Терять ее ни в коем случае нельзя. Потерять ее — значит подпустить противника к Сапун-горе.
Бывал у нас и командующий эскадрой флота контрадмирал Николай Ефремович Басистый. Он интересовался, как корабельная артиллерия поддерживает бригаду [160] своим огнем, как воюют краснофлотцы, ушедшие в бригаду с кораблей эскадры. Часто навещали нас начальник отдела кадров флота капитан 1 ранга А. Г. Коновалов и его заместитель полковник А. И. Зайцев, начальник отдела комплектования капитан 1 ранта П. А. Ипатов. Они помогали укомплектовывать бригаду. Мы с Ехлаковым
— Надо еще вперед продвинуться.
Мальцев объясняет, что нельзя: весь передний край минирован, об этом предупредил командир подразделения, чьи саперы сами ставили тут мины.
— Чепуха! — заявляет комиссар. — Никаких мин здесь нет. Я вам сейчас докажу это.
Мы не успели спохватиться, как Ехлаков перескочил через бруствер.
— Назад! — кричу ему. — Немедленно вернись!
Самоотверженный Саша Федоров уже рядом с комиссаром, забегает вперед его..
Один за другим раздались два взрыва. Комиссар и связной удержались на ногах, но идти не могут. Стоят, поддерживая друг друга. Бежим к ним, отводим в машину.
Отчитываю Ехлакова, не стесняясь в выражениях. Но упрямец не признается в ошибке.
— Черт их знает, — ворчит он, стиснув зубы от боли. — Натыкали везде мин, ни проехать ни пройти.
Ехлаков и Федоров пролежали в госпитале десять суток. Когда я пришел навестить их, на тумбочках у обоих увидел штук по пятнадцать мелких осколков.
— Вот вытащили у нас из мягких мест, — указывает на них Ехлаков. — Скажи инженеру Еремину, что мины хороши, только пусть заряд делает посильнее, а то до костей не достает. На себе испробовали.
— Может быть, повторишь «минную дегустацию»? — спрашиваю с улыбкой.
— Нет уж, хватит, — комиссар шевельнул ногой и застонал. — Все-таки противная штука. Ночей не сплю.
— Поправляйся, Николай, и не спеши. На фронте [161] пока спокойно. А мне пора идти: через час у меня занятие с командирами батальонов.
— Ты и комиссаров прихвати, пускай учатся, как лучше воевать.
Ехлаков очень ревностно относится к боевой подготовке политработников. Сам всегда стремится в бой и не любит таких, которые пытаются отсидеться во второй линии.
На другой день Ехлаков вдруг появился в бригаде. Пришел ко мне, опираясь на палку:
— Не могу больше лежать в госпитале, долечусь у себя в санчасти: из нее, если потребуется, я в любое время уйду.
— Ну что же, если ты такой неугомонный, лежи у нас. Отберем у тебя штаны и сапоги, без них все равно никуда не уйдешь, — пригрозил я.
В марте к нам прислали капитана 1 ранга Евсеева. Я его знал по совместной службе в севастопольском гарнизоне. Перед войной он был командиром учебного отряда. В последнее время работал в штабе флота на Большой земле, чем-то там провинился, и его с понижением направили на фронт. Я не интересовался, чем он проштрафился. Что бы там ни было, но мы получили человека, солидного по званию, образованию и опыту работы. Предложил ему должность офицера оперативной части штаба бригады. Евсеев охотно согласился.
— Только вот одеться вам, Александр Киприанович, придется в защитную армейскую форму, — предупредил я.
— А подберете на мой рост? — усомнился Евсеев. Высокий, широкоплечий,
— Найдем!
В землянку, прихрамывая, вошел комиссар Ехлаков. Знакомлю его с Евсеевым.
— Слыхал, слыхал, — пожав ему руку, улыбнулся комиссар. — Грехи «замаливать» к нам? Поможем тебе, у нас коллектив дружный, один за всех и все за одного.
Капитан 1 ранга облачился в гимнастерку и брюки-галифе, в кирзовые сапоги, отпустил небольшие рыжие усы. Внешне он стал выглядеть армейским офицером из запаса. Но, как и все наши матросы, под гимнастеркой носил тельняшку и, чтобы были видны ее голубые полосы, [162] ворот держал расстегнутым. Зовут его теперь «товарищ полковник». Вначале он не сразу отзывался, когда к нему так обращались, но постепенно привык. Вскоре в бригаде все узнали высокого, сутуловатого «морского полковника», который с утра до вечера ходит по передовой, все выспрашивает, всем интересуется, вникает в каждую мелочь. Это исполнительный и старательный работник. Начальник штаба А. Я. Кольницкий им доволен.
Изредка мы бываем в своем тылу, на Максимовой даче, которая считается нашим запасным командным пунктом. Здесь располагаются политотдел, строевая часть штаба, финансовая часть, медицинская служба бригады с лазаретом, офицерская столовая, клуб, типография газеты, авторота. В городе, на территории зенитного училища, остались лишь продовольственная и вещевая службы и всевозможные мастерские.
Как-то мне на наблюдательный пункт позвонил Ехлаков:
— Командир, что слышно на передовой?
— Ничего освоенного, потихоньку постреливаем.
— А ты знаешь, какие у нас пельмени будут на обед? Сам пробовал фарш — пальчики оближешь. Исключительные пельмени. Приезжай.
— Ладно, соблазнил. Приеду.
Мы с Федоровым направились к машине. Шофер Лукьянцев уже прогрел мотор.
— На Максимову дачу! — приказываю ему. — Комиссар звонил, говорит, пельмени сибирские к обеду готовятся.
— У нашего комиссара все сибирское: пельмени сибирские, песни сибирские, ухватки сибирские, — перечисляет Лукьянцев. И шутливо добавляет: — Правда, последнее время кое к чему и кавказскому склонность наблюдается.
Догадываюсь, на что намекает мичман. Холостяк Ехлаков часто заглядывается на Асю Гасанову.
Машина быстро домчала нас до Сапун-горы. По привычке обвожу взором наш фронт. Немцы молчат.
В столовой вестовой уже накрывает стол. Из кухни доносится аппетитный запах сибирских пельменей. Внезапно со стороны фронта послышались частые орудийные выстрелы. Начальник штаба Кольницкий докладывает по телефону, что против второго батальона капитана [163] Гегешидзе, на участке Итальянского кладбища, немцы перешли в наступление.
Выбегаем из столовой, садимся в машину. Лукьянцев на предельной скорости гонит к горе Гасфорта. Федоров, трясясь на заднем сиденье, ахает: позабыл захватить наши каски.
— Перестань, — останавливаю его причитания. — Может, уж и гору мы потеряли, а ты по каске плачешь. Смотри, какая там перепалка идет.
— Ты бы лучше по пельменям горевал, — ворчит Лукьянцев. — Так и не отведали мы их.
На горе Гасфорта вспыхивают огоньки разрывов, клубы черного дыма тянутся к небу.
Все отчетливее слышна ружейно-пулеметная стрельба. Останавливаемся у разрушенного хутора при повороте с Ялтинского шоссе на Чоргун. Мы с Федоровым бежим к высоте. Пока добираемся до окопов, бой стихает.