Мы пришли с миром
Шрифт:
Лицо Андрея по-бабьи скуксилось, губы задрожали, по щекам побежали слезы.
— Дай-то бог... — пробормотал не верящий ни в бога, ни в черта Андрей. Голова его безвольно упала на колени, и он стал заваливаться на подлокотник кресла.
Я перенес его на тахту, подложил под голову подушку и укрыл пледом. При такой дозе спиртного он не скоро очнется, а сон ему сейчас нужнее всего.
Многое бы я дал, чтобы сбылась надежда, которую я заронил в сознание Андрея... Но надежда на всемогущество объекта — это только
Мне тоже очень захотелось выпить, причем не просто выпить, а напиться до упора, чтобы забыться, как Андрей. И будь что будет. Но я вспомнил, что обещал Любаше, и пересилил себя. Свое слово надо держать.
Забрав со столика пустые бутылку и стаканы, я отнес их на кухню, убрал со стола и принялся мыть посуду. И только закончил вытирать последний стакан полотенцем, как в комнате зазвонил телефон.
«Началось...» — в очередной раз недобро подумал я. Что именно началось, я не знал, и думать над этим не хотелось. Если бы звонил Иванов, то он бы звонил на сотовый телефон. Кто же это тогда?
Я прошел в комнату и бросил встревоженный взгляд на Андрея. Тот мирно спал, свернувшись под пледом калачиком — видно, еще не успел отогреться, — и ничего не слышал. Я поднял телефон, убрал звук зуммера до тихого тарахтения и только затем снял трубку.
— Я слушаю.
— Денис? Здравствуй, это Мирон.
— Привет.
Сердце тоскливо сжалось. Обычно все телефонные разговоры Мирон начинал с розыгрышей, сейчас же тон был серьезным, а голос глухим.
— Ты можешь приехать ко мне? — попросил он.
— Сейчас?
— Да.
— Э-э...
— Я тебя очень прошу, — произнес Мирон срывающимся голосом, и пошли гудки.
Я аккуратно положил трубку на место. Дела... А у него-то что приключилось? Да что я, в конце концов, «скорая помощь» для всех и каждого?!
Выйдя на кухню, я налил в чашку остывший кофе, неторопливо, маленькими глоточками, выпил. Раздражение улеглось, и я понял, что во многом ответственен за то, что происходит. Нечего кочевряжиться, когда тебя просят о помощи.
Вначале я хотел телепортироваться в квартиру Мирона сквозь стену, но, вспомнив стоящий у подъезда таксомотор, передумал. Имелись у меня вопросы к «Горизонту», да и не было уверенности, что, проходя сквозь стену, попаду туда, куда надо.
Я оделся, вышел из квартиры, запер дверь.
— Привет, — сказал желтой рожице, нарисованной на стене.
— Привет! — жизнерадостно откликнулась она, скорчила гримасу, соскочила со стены и, колобком прокатившись по площадке, сиганула в лестничный пролет.
— Гы-гы, ха-ха, хи-хи! — донесся оттуда удаляющийся хохот, а затем с крыльца раздался дикий мяв улепетывающего кота Леопольда.
Я остолбенел, волосы на голове зашевелились. Как ни привык к проделкам объекта, но такого не ожидал. Каким образом он мог видеть меня без
Осторожно, на цыпочках, я приблизился к перилам и глянул вниз. Ничего необычного не увидел, но сам чуть не сверзился в пролет вслед за рисованной желтой рожицей, так как моя рука не оперлась о перила, а прошла сквозь них. Этого мне только не хватало! То из едущего трамвая едва не выпал, теперь — в лестничный пролет... Неизвестно, что хуже, хотя, скорее всего, исход был бы одинаковым. Летальным. Как в прямом, так и переносном смысле. А еще точнее — вначале в переносном, то есть от слова «летать», а затем в прямом. Надо учиться себя контролировать.
На стене, крашенной некогда голубой краской, а теперь потемневшей до серого цвета, от сгинувшей желтой рожицы остался блеклый контур, и он надо мной насмехался. Иного я не заслуживал.
Когда я вышел из подъезда, дверца такси распахнулась, из салона выглянул Сева и помахал рукой. Я потоптался на крыльце, огляделся. С ближайшего тополя пушистыми хлопьями облетал снег, а на самой верхушке раскачивался кот Леопольд и смотрел вниз безумными глазами. Смеющейся желтой рожицы нигде не было.
«До вечера будет раскачиваться, — подумал я о коте, — если верхушка не обломится». Вот уж для кого быть «скорой помощью» я не собирался, так это для кота. Слишком памятны были взъерошенная шерсть и ощерившаяся пасть перепуганного насмерть Леопольда.
— Это ты так напугал кота или... — спросил Сева из машины.
— Или, — отрезал я, спустился с крыльца и направился к нему.
— Привет, — сказал Сева, когда я подошел.
— Привет, татарин.
— Садись, русский, — без тени улыбки предложил Сева. Лицо у него было хмурым.
Я смешался, не нашел что ответить, сел на переднее сиденье и захлопнул дверцу. Отбрил он меня по первой степени.
— Чем вы меня вчера напоили? — недовольно пробурчал я, переводя разговор на другую тему. Не люблю разговоры о национальной принадлежности, от них всегда попахивает национализмом. Хвалиться нужно не национальностью, а тем, что ты сделал в этом мире. Принадлежать к той или иной нации — это не твоя заслуга, а твой крест. И если тебе нечем похвалиться, кроме своей национальности, то ты — ноль.
— Если бы не напоили, то сейчас бы хоронили.
— Слышал уже о вскрытии...
— А если слышал, то в чем проблема?
— У объекта лечение эффективнее и без каких-либо последствий.
— Вот и обращался бы к нему, — раздраженно бросил Сева. Он поднял руку и щелкнул пальцем висящую на ниточке куклу-скелет.
— Вай! — возопил скелет. — Щекотно! Гы-гы, ха-ха, хи-хи!
Он задергался и сгинул с глаз, оставив на память колышущийся обрывок нити.
Сева замер с поднятой рукой, посерел лицом, а затем длинно и витиевато выругался.