Мы против вас
Шрифт:
– Любимая, ты же понимаешь, о чем я…
Сколько лет ушло в никуда? Ради его хоккея они переехали в Канаду, ради его хоккея они переехали в Бьорнстад; сколько раз Мира думала, что уж муж-то должен ее понимать? Каждому хоккеисту важно знать, на что он способен, но с адвокатами дело обстоит так же. Когда они переехали в Бьорнстад, Мира как-то вечером выпила лишнего и прошипела правду: «Поселиться здесь – значит смириться с тем, что никогда не сможешь развернуться в полную силу». Петер решил, что она говорит о нем, и обиделся. За себя!
– Ты
Вот в чем проблема. Вся его жизнь – только хоккей. Мира нажала «отбой».
Коллега еле успела пригнуться, когда телефон полетел в стену.
Неизвестное лицо выложило на барную стойку мятую бумажку. Список имен.
– Знаете вот этих?
Старая хозяйка бара посмотрела на бумажку, не касаясь ее.
– На обед сегодня мясо с картошкой и соусом. Когда поешь, можешь ехать отсюда куда пожелаешь.
Неизвестное лицо сморщило нос.
– А без мяса что-нибудь есть?
Рамона выругалась и скрылась на кухне. Тренькнула микроволновка, Рамона вернулась и со стуком поставила тарелку на стойку. Мясо с картошкой и соусом.
– Я веган, – сообщило лицо, словно это было нечто само собой разумеющееся, а не то, за что нормально устроенному человеку нужно извиняться.
– Чего? – буркнула Рамона.
– Веган.
– В таком случае у нас сегодня картошка с соусом. – Рамона взяла нож и, точно раздраженная мать капризного ребенка, сбросила мясо с тарелки прямо на стойку.
Неизвестное лицо проследило за этим коротким процессом и спросило:
– Соус на сливках?
Рамона опрокинула в себя пиво, снова выругалась, схватила тарелку и скрылась на кухне. Вернулась она с другой тарелкой. В которой была пустая картошка.
Неизвестное лицо беззаботно кивнуло и принялось за еду. Рамона какое-то время сердито наблюдала за ним, а потом поставила рядом с тарелкой кружку пива.
– От заведения. Хоть что-то питательное.
– Алкоголя не употребляю, – сообщило лицо.
– Я тоже, я завязала! – Рамона влила в себя еще пива и тут же, защищаясь, прошипела: – Да в нем и пяти оборотов нет! Считай, молоко!
Неизвестное лицо вроде бы собралось спросить, от какой коровы это молоко, но промолчало. Рамона налила два стаканчика виски, один опрокинула. Неизвестное лицо к своему не притронулось.
– Это не ради градусов. Это для желудка полезно! – постановила Рамона.
Но неизвестное лицо к своему стаканчику так и не притронулось, так что утилизовать его пришлось Рамоне. С двойной пользой для желудка. Неизвестное лицо коротко глянуло на вымпелы и хоккейные свитера, развешанные по стене.
– В этом городе всегда так обожали хоккей?
Рамона фыркнула:
– Мы не «обожаем» хоккей. «Обожать» – это тебе в большие города, где попкорн и ВИП-ложи, вот там «обожают». Сегодня одно, завтра другое. У нас тут не Стокгольм.
Неизвестное лицо не выказало
– Почему в списке одни мужики?
Неизвестное лицо обернулось:
– А что?
– Если ты в Бьорнстаде, только чтобы спросить про хоккей, почему у тебя в списке только мужики?
Неизвестное лицо застегнуло молнию спортивной куртки.
– Не знаю. Но вы тоже были в списке.
Дверь открылась и закрылась. Неизвестное лицо протиснулось мимо мужчин в черных куртках и вышло. Рамона так и осталась стоять за стойкой в полной растерянности. Это было непривычное чувство. Да и неприятное.
8
Когда между людьми все кончено
В детстве Беньи по весне часто сбегал из дому и забирался на какое-нибудь едва начавшее зеленеть дерево. Если ветер дул со стороны города, Беньи вопил что есть мочи, орал до боли. Если ветер дул с другой стороны, Беньи сидел тихо, сидел, пока щеки не онемеют настолько, что уже не чувствуют слез.
Охотиться его научили старшие сестры. Не от хорошей жизни: просто, когда мама уходила на работу, оставлять дома мальчишку никто бы не рискнул, он мог устроить там любую пакость. О Беньи точно известно было одно: от него можно ждать чего угодно. Но природа, ко всеобщему изумлению, добралась до тех уголков его души, до которых не удалось добраться людям: когда тебя, маленького, учат, как вести себя в лесу, у тебя словно появляется второй родной язык. В лесу говорил воздух, и Беньи все понимал. Воздух был грустным и диким.
Сестер научил охотиться отец. За это Беньи их ненавидел – за то, что они помнят отца. Только после знакомства с Кевином в жизни Беньи появился кто-то, кто принадлежал только ему. Летом они пропадали в своем тайном прибежище – на поросшем лесом островке посреди озера, куда не добирались даже охотники. Мальчишки были там совсем одни и жили как хотели – купались голышом, вылезали на валуны и обсыхали на солнце, ловили рыбу на ужин и спали под звездным небом, по нескольку дней не говоря друг другу ни слова. В первое лето они пробыли на острове сутки, подростками жили по многу недель подряд, вплоть до последней секунды, оставшейся до начала хоккейных тренировок.
В первые годы этой дружбы Беньи иногда еще писался, когда ему снился отец. Но только не на острове. Там, куда добираешься на веслах, где забиваешь металлический клин в трещину скалы, когда привязываешь лодку, сны тебя не достанут. Кевин стал для Беньи всем миром. Друзья детства – это любовь на всю жизнь, и тем больнее они разбивают нам сердце.
Беньи вел Ану и Маю на тот самый поросший кустарником берег. Мостков на озере не было, но Беньи вытащил спрятанную в кустах лодку и бросил в нее рюкзак. А сам вошел в воду и поплыл.