Мы – русские! С нами Бог!
Шрифт:
А сейчас попытаемся ответить на еще один непростой и болезненный вопрос: за что все же так не любят русских? Ну, во-первых – за что их, собственно, любить? Представьте: вы постоянно видите рядом с собой человека, который внешне похож на вас, но думает совершенно по-другому. При этом вы никак не можете понять, как именно он думает, по каким прихотливым путям движутся его мысли. И самое неприятное – когда вам кажется, что вы поступаете совершенно верно, он вдруг заявляет, что не согласен с вами. Мало того – где-то в глубине души вы понимаете, что в его словах есть справедливость. Вы пытаетесь себя убедить в том, что он просто еще не дорос до понимания ситуации, а потом вдруг видите, что он и грамотнее, чем вы,
Примерно такое чувство возникает каждый раз у носителей западной цивилизации, когда они ни с того ни с сего вдруг замечают, что Россия есть, что она очень большая и что с ней приходится мириться. При этом принимать все идеалы Запада русские не то чтобы не хотят, но относятся к ним с легкой улыбкой, хоть и без неприязни, скорее даже с радостью. Однако, приходя в Россию, западные идеи превращаются в нечто иное. Становятся богаче, глубже – а потом еще и возвращаются в виде выдающихся произведений искусства и культуры. Но позвольте, кто кого собирался просвещать? Мы собирались принести им высокую культуру, а они нам Толстого в нос? И вообще, о чем идет речь? Постойте, мы же считаем, что русские дикари! Но с другой стороны, а как же загадочная русская душа? А как же Дягилевские сезоны? А как же Пушкин и Достоевский?
И вообще – разве не русской короне вечно стремились служить самые выдающиеся умы Европы, понимая, что там и платят больше, и возможности другие? Архитекторы могли позволить себе по собственной концепции выстраивать целые города. Это ведь именно миланские мастера во всю мощь развернулись в московском Кремле. И в Санкт-Петербург приехали итальянцы, почувствовав, что там-то они обязательно покажут все, на что способны. Великому Леонардо да Винчи не повезло лишь в том, что он не дожил до времен расцвета Российской империи, – вот где ему было бы раздолье! По его идеям и город идеальный был бы возведен, и самолеты летали бы, и подводные лодки исследовали глубины, все бы вертелось и слушалось мастера, и был бы Леонардо руководителем гигантских структур, а там, глядишь, и до Луны бы долетели. Выясняется, что Россия – страна непонятная, некое увеличительное стекло, в глубине которого сидит маленькая золотая искорка, называемая совестью. Не случайно говорят, что в России купола золотые, снег белый, и Господь ее любит.
Возникает странное ощущение, что все вокруг какое-то дикое, природное. Какой-то неясный ужас появляется от осознания того, что в твоей жизни есть нечто большее, чем тупой прагматизм. Ведь как приятно с утра, проснувшись, отрезать толстый кусок колбасы, поджарить его и насладиться сытным завтраком, а в полуденный зной выпить в теньке кружечку пива, совершенно не думая о том, что тебе могут сказать: «Этого мало! Должно быть еще что-то. А где же душа?» И вот когда ты ешь колбасу, а тебе начинают говорить про душу, ты невольно начинаешь чувствовать себя неловко. Приходится скорее облизывать жирные пальцы – а других-то нет! И невольно говоришь сам себе: ой, да эти русские, они такие странные. Они, наверное, просто сумасшедшие.
Ну конечно, они сумасшедшие и странные. Они без всякого прагматизма бросаются в бой, и полтора миллиона человек гибнет, спасая союзников. Эта история времен Первой мировой войны плохо известна в России. Полтора миллиона человек просто погибло, чтобы не погибли союзники. Русские солдаты пожертвовали своими жизнями ради братушек-болгар – что впоследствии не помешало братушкам-болгарам продать нас по полной программе. Но мы шли – шли спасать Грецию, причем не единицы, а целые бригады отправлялись на Корфу, и наши моряки проявляли чудеса героизма, мужества и джентльменства, не только не обижая местных жителей, но и удерживая своих союзников от любой попытки расправы и даже по отношению к поверженным противникам проявляя гуманизм.
Что
На протяжении всей книги я рассуждаю о том, что на русском народе лежит некая печать избранности. Так вот, суть этой избранности определяется ощущением справедливости – очень специфическим, очень странным, непереводимым ни на какой другой язык мира. В английском языке есть понятие fair, которое, наверное, ближе всего к понятию «справедливость», но все же не совсем точно ему соответствует. Ведь если вдуматься, почему-то только у нас в стране может быть честно, но несправедливо, по закону, но странно. А как я уже сказал, если существует несправедливость, русский человек спокойно жить не может. И здесь я абсолютно согласен с Владиславом Сурковым, который неоднократно повторял эту мысль: если что-то несправедливо, то мы этого не принимаем и принять не сможем. Я думаю, это очень верное высказывание.
Но что такое справедливость? Ведь понятие справедливости – это некая очень тонкая материя, которая зачастую не определенна. Это категория вселенской гармонии, гармонии окружающего мира и происходящего события. Справедливость имеет очень слабое отношение к законности, она не поддается жесткому описанию, но, тем не менее, она понятна каждому русскому человеку. И вот этот внутренний камертон справедливости в какой-то момент времени является определяющим, притом это камертон, который задает гуманистическая традиция русской литературы.
Это то, чего не объяснить иностранцу. Это то, что абсолютно не прагматично, то, что невозможно вычленить никаким разумным методом, и то, что не удастся заставить понять тонкого американского политолога или советолога. Он никогда не поймет, почему мы будем поддерживать мечущуюся республику Югославия, которая в итоге все равно нас предаст. Он не поймет, почему мы будем, несмотря на колоссальные международные потери, биться за какую-нибудь маленькую, далекую кавказскую республику, если нам это ничего, кроме головной боли, не принесет. И наши доводы – мол, «да нехорошо как-то, несправедливо», – они принять не могут.
Протестантский мир давно живет категориями разумности и если не прямой выгоды, то по крайней мере некоего рацио. Мы же предпочитаем жить по понятиям справедливости. Именно поэтому у нас гигантское будущее. Если угодно, мы народ, чем-то напоминающий тот самый вселенский бульон, из которого еще только должна выкристаллизоваться жизнь. Мы и пражизнь, и жизнь в одном лице. Мы постоянно одержимы мессианской идеей, что очень роднит нас с евреями времен Библии, Ветхого Завета, и воспринимаем себя как прямых проводников Божественного начала. Мы живем с ощущением, что вот сейчас нам будет открыта какая-то страшная тайна, и готовим себя к ней. И воспринимаем это не как индивидуальный подвиг, а как коллективный, забыв о выгоде и прагматизме и стремясь к достижению гармонии и высшей правды, что и составляет эту категорию справедливости.