Мы с тобой. Дневник любви
Шрифт:
Теперь я думаю по-другому: «...не всех одинаково, а каждого больше». Теперь я перехожу на сторону автора этого выражения решительно, без компромиссов и навсегда. Не говоря, в какой форме, я порываю связь. И на вопрос: «Ты или они» — решительно говорю: «Ты». Это и да будет исходной точкой моей попытки создать нам обоим как будто бы и заслуженное удовлетворение вроде счастья.
Дать такой ответ мне было недёшево, и едва ли у меня хватит сил жить без тебя. Вот почему, если попытка моя не удастся, то, куда ты пойдёшь, тоже пойду и я (к той двери, о которой ты мне писала) — и мы будем вместе».
Секрет
Записи М. М. последующих лет:
«Всякое искусство предполагает у художника наивное, чистое, святое бесстыдство рассказывать, показывать людям такую интимно-личную жизнь свою, от которой в былое время даже иконы завешивали.
Розанов этот секрет искусства хорошо понял, но он был сам недостаточно чист для такого искусства и творчеством своим не снимает, а, напротив, утверждает тот стыд, при котором люди иконы завешивали».
«Да, конечно, путь художника есть путь преодоления этого стыда: художник снимает повязки с икон и через это в стыде укрываемое делает святым. Но Ляля, не владея никаким искусством, стала делать любовь свою как искусство.
Вот почему только художник мог понять её и только художника могла она полюбить».
«...Меня это поразило с самого начала, что Ляля была уверена, как великий художник, знающий, куда она идёт...»
«Вдруг мне блеснуло, что муж её поповского происхождения, что он требовал только от неё семейственности и труда, не возвышаясь до искусства, до поэзии.
Мне вспомнилось, как Розанов не то мне говорил, не то где-то написал, что духовенство наше бездарно в отношении поэзии.
Когда я об этом сказал Ляле, она вспомнила одну свою рубашечку ночную, столь изящную, что мужу своему она так её и не посмела показать: перед ним ей было стыдно».
Александр Васильевич был несравнимо глубже и, главное, несчастней. И ещё — он был человек достоинства и чести... Но пусть останется здесь так, как записал.
27 марта.
Её плен горше моего в тысячу раз и есть настоящий плен Кащея Бессмертного. Её «Кащей», забравши в себя идею христианского единства любви, очень практически использовал её: под покровом обязательного единства он вообще может выбросить вон самую страшную борьбу человека за живое чувство к женщине, за обязательство и риск быть на каждый день по-новому, быть живым и следить за её переменами
Дай Бог мне тоже не остановиться на чём-то своём... и забыть о внимании, потому что любить — значит быть внимательным.
Вот теперь стало понятным, почему, не разделавшись с прошлым, она не смела сказать мне «люблю». Потому что в её «люблю» входит и само дело любви; но как любить-делать, если руки связаны, если душа в плену?
При разговоре все обычные понятия, даже очень высокие, как Бог или любовь, она непременно берёт в кавычки (в смысле «так называемые»). Делать это можно различными способами. Она делает это как-то по-своему. Она в постоянной борьбе с бытом, с пошлостью. И это и может служить двигателем в дальнейшем нашем путешествии. Сила же любви во внимании: надо быть к ней внимательным.
29 марта.
Весна воды в полном разгаре. Грачи, но ни жаворонков, ни скворцов ещё нет. Ездил снимать жилище в деревне Тяжино под Бронницами для нашей весны и нашёл такую прелесть, о какой и не мечтал. Переживая вместе с весной обмен мыслей с Л., утверждаюсь всё больше и больше в своём праве на это счастье и обязанности своей его достичь и охранять...
30 марта.
Всё думаю о покинутой мною женщине. Мне тяжело не от её страдания, столь простого, а от соседства моей сложнейшей любви (от которой должно родиться нечто не только для моего личного удовлетворения, а может быть, и ещё для кого-нибудь), соседства этой любви со страданьем впустую.
Точно так же, как на войне, теперь надо сознать себя, своё устремление и не оглядываться на падающих людей.
И ещё: правда — есть суровая вековечная борьба людей за любовь[19].
Мы стремимся друг ко другу через всякие препятствия — человек это или пусть даже Бог, — это не Бог, если он нам мешает, и не человек.
Настоящий Бог, настоящий человек нам мешать не будет, потому что наше дело правое, на этом вся жизнь стоит, и без этого вся жизнь на земле просто бессмыслица.
Начинаю себя чувствовать в этой любви как сахар в горячей воде или как воск на огне. Чувствую, что весь как-то плавлюсь и распускаюсь. Так, наверное, ещё много будет всего, пока всё во мне переплавится и выкристаллизуется.
1 апреля.
Настоящая война, и разрушительная сила, и такая же очистительная. И так же, как при войне, и воевать-то не хочется, и тоже вовсе не хочется вернуться к спокойствию порядка до войны...
Это настоящий переворот — переход от «счастливой» и глупозастойной жизни к серьёзному. Пусть от всего переживания останутся только муки, и эти муки лучше мне, чем то прошлое счастье. Пусть даже и смертью всё кончится — эта смерть моя войдёт в состав моей любви, — значит, не смерть, а любовь.