Мы вернулись
Шрифт:
Путь наш неожиданно окончился у дверей небольшой, хорошо оборудованной землянки.
За низеньким столом сидел упитанный смуглый немец в чине капитана, лет 25 - 26, не больше, и курил сигарету. Унтер-офицер доложил, что привели русских полковников. Гауптман встал, открыл портсигар, предложил курить. Мы отказались. Это явно удивило офицера.
Немец внимательно осмотрел нас с ног до головы. Вид у вас был, конечно, ужасный. Он спросил:
– Вы обедали?
Мы сказали, что обедали первого июля.
На лице офицера
– Но ведь сегодня девятое!
– сказал он на ломаном русском языке.
Потом замолчал и снова стал рассматривать нашу запыленную одежду и усталые лица. По возрасту мы годились ему в отцы. Офицер молчал, о чем-то размышляя. Возможно, подсчитывал, сколько дней прошло с первого июля.
Потом он круто повернулся к денщику и что-то тихо ему сказал. Денщик схватил два котелка и выбежал из землянки.
Спустя некоторое время посланный вернулся с пустыми котелками и доложил:
– Вся пища раздана, повара моют котлы.
Офицер прикрикнул. Денщик оставил котелки и снова выбежал. Вернулся он с буханкой хлеба. Офицер взял хлеб и предложил нам. Из рук немца мы хлеб не взяли. Офицер покраснел, положил хлеб на стол и несколько минут сидел молча. Потом он, наверно, решил, что не так понял, и снова спросил, когда мы обедали. Мы ответили:
– Обедали первого июля, со второго по четвертое кое-что ели, преимущественно сухари, а с пятого не ели. И есть не хочется. Хочется только пить.
Гауптман покачал головой и приказал дать нам напиться. После того как мы напились, он спросил, нет ли у нас заявлений немецкому командованию. Мы ответили:
– Нам нечего заявлять немцам.
Офицер махнул рукой и приказал отправить нас на берег.
Так состоялось и тотчас оборвалось наше знакомство с первым и последним немцем, который по-человечески с нами обошелся. Больше гитлеровцы нас деликатным обращением не баловали. А этот капитан? Что ж, может, он и не был фашистом?..
Под конвоем снова пошли мы к морю. Оказывается, за время нашего отсутствия гитлеровцы устроили издевательскую комедию с питанием пленных.
На всех пленных к берегу подвезли только две походные кухни с жидкой баландой. Тем, кто не имел котелков, немцы наливали похлебку в пилотки, со смехом наблюдая, как люди обжигают себе пальцы, проливая на землю хлебово.
Когда мы с Васильевым спустились к берегу, земля была залита баландой, кухни стояли пустые, "кормежка" кончилась. Вокруг остывающих кухонь бродили голодные люди. Раздалась команда, пленные стали строиться.
С моря подул свежий ветерок. Но на море мы больше не смотрели. Нечего было от него ждать. А вот горы... Высокие, зеленые, как манили они нас! Пробиться бы - и опять свобода, опять борьба.
Сколько дней, ночей суждено было нам прожить с этим единым, все чувства и мысли вобравшим в себя стремлением!
А пока - смеркалось, колонна пленных, среди которых были и военные
Немцы приказали выйти из строя комиссарам и евреям. Из строя никто не вышел. При помощи переводчиков стали допытываться:
– Где комиссары и евреи?
Из прикрытой сумраком толпы вразнобой послышались глухие голоса:
– Их здесь нет.
Нас продержали еще минут пятнадцать, потом начальство, громко посмеявшись чему-то, село на велосипеды и уехало.
Колонна шла по направлению к желанным горам, однако, видно, не нас одних волновала их близость. Как только мы свернули на проселочную дорогу, конвойные насторожились, то и дело открывали огонь. Пули свистели буквально над головами идущих, а кое-кого и задели - слышались крики, стоны, но колонна не останавливалась.
Сверкнула молния, послышались раскаты грома, хлынул дождь, а мы все шли и шли.
Этой ночью гитлеровцы преподали нам первый наглядный урок хваленой "западной" культуры.
Пока нас гнали, началась буря, подул резкий холодный ветер, пронизывающий до костей. Все мы - в летнем обмундировании, бушлатов и шинелей ни у кого нет. Немцы прекрасно видели это и все же, миновав пустующее здание Ново-Георгиевского монастыря, вывели пленных на самую вершину горы. Единственная цель была в этом нелепом марше - лишить остатка сил людей и без того изнуренных и измученных.
Хлестал дождь. Раздалась команда: "Ложись!" Люди продолжали стоять, прижимаясь друг к другу, чтоб хоть как-нибудь согреться общим теплом. Гитлеровцы стали ругаться по-немецки и по-русски и снова потребовали, чтоб мы легли. Мы стоим. Тогда конвой открыл огонь. Пули свистели на высоте одного метра от земли. Кто не успел лечь, упал раненным. Крики, стоны, ругань. Люди валились в лужи, на камни. Вдруг до меня донесся женский крик. Мы приподнялись, конвойный закричал и снова дал очередь. По толпе, от пленного к пленному, передали:
– Фрицы пьяные, женщин ищут!
Мы стали, как могли, укрывать находившихся в колонне женщин. Всех спрятать не удалось. Многих из них гитлеровцы угнали в монастырь. Долго тянулась эта первая ночь в плену - гроза, ливень, стоны раненых и доносившиеся из монастыря отчаянные женские крики.
К рассвету дождь прекратился. Взошло солнце и кое-как обогрело нас. Утром появились наглые немецкие унтер-офицеры. Мы подумали, что они кого-то ищут, однако тут же выяснилось что не люди их интересуют, а вещи. Всех пленных, на ком была хоть сколько-нибудь приличная одежда и обувь, раздевали тут же.