Мы всякую жалость оставим в бою…
Шрифт:
— Маша, Настя, где Вы! — ну вот, кто-то совершенно не вовремя вмешался в нашу жизнь. Еще одна девица вихрем выбегает на освещенную фонарем аллею, и, увидев всю компанию, смущенно останавливается.
— А что ж Вы в клуб не идете? Там же Маяковский приехал! — выпаливает она, видимо, чтобы хоть что-то сказать.
— Маяковский? — Макс решительно встает. — Надо обязательно сходить, посмотреть. Света его очень любит.
Он широкими шагами направляется к зданию санатория. Добродетельный германец бежит, спасая свою семейную верность. Ну да ничего, впереди еще целый месяц…
…Клубная встречает нас полузадушенными
— Смотри, соратник, что наш волхв пресветлый делает! — восторженно кричит мне прямо в ухо какой-то молодой дружинный артиллерист. — Играл на бильярде с макаронником на песню из-под стола. Вот теперь римлянин надрывается.
Оглядываю соратника с ног до головы. Да, братишка, не был ты в Манчжурии, а то так бы не смеялся. Нет, это надо кончать…
— Владим Владимыч, а со мной партию, на тех же условиях?
— Что будете петь, юноша? — трубным басом интересуется он, стоя ко мне в пол оборота. Затем, разглядев меня внимательно, чуть смущается и предлагает:
— Фора — два шара.
— Два шара много, но один я Вам даю.
Похоже, я его достал. Он-то играл с героем в благородство, но теперь он, смерив меня взглядом, говорит твердо:
— На русскую народную, идет?
— Согласен. Помнится, Вы, соратник, «Дубинушку» хорошо исполняли…
— Мы знакомы? — его взгляд снова теплеет, теперь он заинтересован.
— Очень давно. В редакции «Патриота».
— Приносили что-нибудь?
— Нет, защищал в числе дружинников их «техноложки». Ну-с, приступим?
На серебряном рубле разыгрываем очередь. Маяковский разбивает. Посмотрим-посмотрим…
— Четвертый, в дальний угол! — есть! Так-так-так…
— Десятку, от борта — в середину! — ну, это просто…
— Единица влево! Пятерка — в ближний, направо! Девятка — от двух бортов в центр!
Ах, черт! Рука непроизвольно дергается, промазал. Ну, ладно, Владим Владимыч, посмотрим, что Вы делать будете…
Он обходит стол, приседает, внимательно изучая положение шаров на сукне. Затем, откашлявшись, говорит:
— Семерка — в центр!
Попал. В лузу ложится еще один шар. Но теперь ему сложно найти нужный удар: больно уж прихотливо разбежалась точеная слоновая кость по столу. Он долго выбирает, наконец делает заказ. Удар! Перекрутил, соратник. Шар, вертясь волчком, уходит от лузы. Так-с, посмотрим…
— Тройка — налево, в угол! Шестерка — в центр!
А вот сейчас нужно постараться. Ну-ка, подкрутим… Есть! И еще один есть. В принципе, моих восемь, так что партия, но я же обещал ему фору…
— Двенадцатый — от борта направо! Партия, Владим Владимыч!
Он смотрит на меня, на стол, а, затем, согнувшись в три погибели, заползает под бильярд. Несколько секунд он возится там, устраиваясь поудобнее, а потом:
Много песен слыхал я в родной стороне.В них про радость и горе мне пели…Но одна из тех песен в память врезалась мне…Его голос напоминает рев обиженного дракона. Ничего-ничего, соратник: будешь знать, как загонять ветеранов Бэйпина под стол!
Засыпая, я словно наяву вижу перед собой сияющие восторженные
Оберст-лейтенант Макс Шрамм. Россия
Я получаю отпуск. Меня заранее предупредили, что следующий будет неизвестно когда, но не раньше окончательной победы над врагом. Целый месяц спокойной семейной жизни! Я опять увижу своё семейство! Поэтому очень рад. Курс переучивания я давно сдал, помогла работа в ИВТ, с остальным справиться мой заместитель, оболтус Рудель, хотя у него-то как раз дела и не идут. Он всегда забывает о том, что на высоте свыше шести тысяч метров РУДом двигать категорически запрещено, иначе можно заглушить двигатель. А вот штабник из него терпимый, не скажу, что хороший, но именно терпимый. Прошу особиста проследить, чтобы Руделя не допускали до самостоятельных полётов пока я не вернусь из отпуска и взяв выделенный нам легковой трёхосный «Мерседес» выезжаю в Центр, где находится гражданский аэродром. По дороге любуюсь красивым пейзажем, который немного портит попавшаяся нам рабочая команда из лагеря, занимающаяся приборкой обочин от мусора. За ними лениво наблюдают две фрау из конвойных частей, вольготно расположившихся на небольшой тележке, которую тянут двое унтерменшей. Неожиданно раздаётся громкий хлопок и нашу машину резко ведёт вправо, прямо на них, но водителю удаётся вывернуть руль и мы останавливаемся в клубах пыли. Обеспокоенные неожиданным виражом конвойницы подбегают к нам:
— Что случилось, господин подполковник? Кто-то стрелял?
У меня лезут от удивления глаза на лоб — после работы Ангелов Веры на территории Промзоны даже чихнуть некому, какие тут могут быть партизаны? Вижу спущенное правое переднее колесо и показываю дамам на него.
— Баллон лопнул. Сейчас поменяем и поедем.
Водитель виновато чешет в затылке:
— Герр оберстлейтенант, я это… домкрат не взял…
От души прохожусь на отборном русском языке по всем его предкам с обеих сторон. Фрау уважительно смотрят на меня и невольно подтягиваются, затем одна из них предлагает помощь своих подопечных:
— Господин подполковник, может, наши доходяги помогут?
Киваю головой в знак согласия и через минуту двадцать подконвойных облепляют тяжёлую машину, а один из них, коротко стриженный, резво откручивает гайки балонным ключом, несколько мгновений, новое колесо на месте. Машина опускается на землю, я благодарю любезных женщин и тут стриженый поворачивается ко мне лицом — о! Знакомая рожа! Ну-ка, ну-ка… Подманиваю его пальцем, тот подбегает, вытягивается по стойке «смирно» и бодро рапортует, зажав в руке полосатый шютце:
— Заключённый 26473896 по вашему приказанию прибыл, герр оберстлейтенант.
Я смотрю на дам и показываю взглядом, что нам надо отойти побеседовать с данным существом немного в стороне. Фельдфебель согласно кивает головой…
— Как вас звали прежде, заключённый?
— Капитан Януш Пшимановски, с вашего позволения, герр оберстлейтенант.
— Бывший капитан.
— Как угодно господину подполковнику.
— Откуда я вас знаю, капитан? Подождите, не отвечайте… Вы были в составе международной комиссии по выводу германских и русских частей из Испании в 1937-м году, так?