Мы выбираем звезды
Шрифт:
– Может быть, – отозвалась девушка. – Кажется, вы любите рисковать.
– Так веселее жить. – Гатри пожал плечами.
– По-моему, вам следовало поискать партнеров поближе к дому.
– Нет. – Гатри покачал головой, в его тоне зазвучали стальные нотки: – Меня бы ободрали как липку, раздели бы догола.
– С чего вы взяли?
– Вам наверняка известно, как сегодня обстоят дела в Штатах. Впрочем, вполне возможно, необходимо испытать это на собственной шкуре, чтобы понять, куда мы катимся. Мы и Канада. Согласен, мы… Знаете, я провел несколько лет в Южной Америке, зарабатывал деньги; так вот, когда вернулся, мне почудилось, будто я с разбега плюхнулся в болото.
– Помнится, у вас заправляют возрожденцы.
– То-то и оно. На пару с «зелеными».
– Но ведь планета гибнет, – нахмурившись, заметила девушка.
– Естественно,
– В Австралии происходит то же самое.
– Вряд ли у вас настолько плохо, – Гатри желчно усмехнулся. – Извините, если чем обидел. По-моему, экологический фашизм – только одна сторона медали. Куда опаснее фашизм как таковой, или, если хотите, пуританство. Генри Л. Менкен* [Г. Л. Менкен (1880-1956) – американский журналист, автор множества статей и книг, в которых критикуются жизненные ценности нынешнего поколения.] однажды заметил, что пуританин – это человек, который просыпается среди ночи в холодном поту при мысли, что кому-то где-то может быть хорошо. Значит, нужно защищать бедного, невежественного обывателя от него самого. Обложим налогами алкоголь и табак, лишим людей нормальной еды, станем пропагандировать умеренность во всем, чтобы со временем все запретить, будем пудрить мозги детям, разбивать школьные классы на группы по видам спорта, поднимем в тысячу раз цены на топливо, заявим, что увеселительные прогулки – зло, а поддерживание дома той температуры, какая нравится хозяевам, – антиобщественный поступок. Каждый пузырек с лекарством следует открывать не иначе как ножовкой по металлу, а на нитроглицерин вообще наложить запрет… Тем временем общество, разумеется, будет двигаться к светлому будущему, которое предусматривает рациональное распределение обязанностей между мужчинами и женщинами, коренным населением и иммигрантами, преуспевающими и «обездоленными». В колледжах – строгие квоты для талантливых и тех, кто на деле хочет получить образование, дабы охватить «людей с особым складом ума». Уберем с библиотечных полок книги, пуще того – не позволим их печатать. Тех, кто смущает народ идеологически вредными рассуждениями, будем судить, штрафовать и клеймить всеобщим презрением. Или же убивать, чтобы неповадно было… Черт! Снова я за свое. Нет чтобы любоваться закатом! Ради Бога, извините.
– Не за что, – мягко проговорила Джулиана. – Мне трудно целиком с вами согласиться, но я люблю тех, кто не боится делиться своими мыслями, иными словами – нормальных людей. Вы поэтому и забрались в такую глушь?
– Не совсем. Сначала я хотел вернуться в Южную Америку. Демократия там пустила крепкие корни, и перед тем, кто готов рисковать, открывается много возможностей. Однако… Австралия на сегодня единственная страна, которая выполняет свою космическую программу. У нас полный бардак, повсюду чинуши и тупоголовое начальство. Слишком многие предприниматели сломали себе шею, пытаясь одолеть бюрократов, чтобы стоило связываться. Европейцы же и японцы, похоже, довольны тем, что имеют, и не собираются двигаться дальше. Кроме того, они недолюбливают чужаков. А вы, австралийцы, наконец-то решили строить космопорт. Ведутся разговоры о модернизированных пусковых установках… Я не прочь поучаствовать, насколько получится, честное слово, не прочь.
– Почему? – спросила девушка, глядя на него в упор.
– Потому что за вами будущее. Я отношу себя к консерваторам, но понимаю,
– У вас есть дети?
– Нет. Я пока не женат. – О грешке молодости можно не вспоминать. И потом, с какой стати рассказывать ей о Бернис? Ну да, они старались ужиться, однако развод оказался наилучшим выходом для обоих, несмотря на то, что именно сердечная рана погнала его за моря.
– Вы правы насчет космоса, – сказала Джулиана. – Я сама много об этом размышляла, – она помедлила, – но не делилась своими мыслями ни с кем, кроме отца.
– Я тоже не кричу о своих планах на каждом углу, хотя намереваюсь сколотить на них состояние, причем громадное до омерзения. Процветай преуспевая.
– Да, нам есть что обсудить, – с некоторой что ли робостью признала Джулиана.
У него участился пульс, однако он промолчал. Не сговариваясь, они повернулись лицами на запад. Солнце только-только скрылось за горизонтом, в небе догорали последние краски заката, море еще поблескивало, но вода темнела буквально на глазах. Ветер потихоньку набирал силу. Шелестели паруса, поскрипывал гик; шхуна слегка раскачивалась, плеск волн становился все громче. Тем не менее, в вечерней тишине каждый звук доносился словно издалека. На небосводе мерцала маяком вечерняя звезда.
– Господи Боже, – вдруг выпалил Гатри, – да в космосе хватит места на всех! Свобода, новизна…
– Вы читаете мои мысли, – прошептала Джулиана.
Он накрыл ее ладонь своей. Девушка и не подумала отдернуть руку.
13
Оказавшись в краткосрочном отпуске на Луне, Кира Дэвис села в Порт-Бауэне на монорельсовый экспресс до Тихополиса в надежде, что там она сможет более-менее приятно провести время. Астербург и Дальноград представляли собой исследовательские базы, где все занимались исключительно наукой, а в прочих поселениях хозяйничали луняне, которые не то чтобы не воспринимали чужаков, но относились к ним таким образом, что те бывали рады-радешеньки, когда наступал срок отлета. Тихополис же являлся торговым и культурным центром планеты, связующим звеном между Луной и остальной Солнечной системой.
От пейзажа за окном, как обычно, захватывало дух. Пепельно-серые моря, кратеры, Земля, которая по мере того, как поезд продвигался на юг, опускалась все ниже, к линии горизонта; длинные бело-голубые тени, на фоне которых отчетливее виднелись оспины, оставленные на поверхности метеоритами, и вышки, что указывали местонахождение силовых кабелей. Звездный свет падал на диски передатчиков; Кире казалось, она нутром чувствует, как отражаются от них лучи, слышит торжествующую песнь могучей энергии.
Поезд взлетел на гребень Тихо, устремился вниз, промчался по дну кратера и нырнул под поверхность у наблюдательной башни. На вокзале Кира оставила свой саквояж в камере хранения, решив, что заберет его потом, когда разыщет кого-нибудь из знакомых, с кем можно будет сходить в сады и в зоопарк, где полным-полно уникальных животных. Но это завтра, а сегодня ей нужно отыскать кого-либо из старых приятелей. Значит, придется пробежаться по барам.
Покинув вокзал с его затейливыми древними фресками, девушка поднялась на верхний уровень. До чего же здорово иди пешком, не ощущая собственного веса, прыгать, как кенгуру, парить в воздухе! Тем более, когда поблизости нет никаких машин. Насчет того, быстро ли организм приспособится к малой гравитации, волноваться не стоит: она тут долго не задержится. То есть вертеться несколько часов подряд на центрифуге вовсе не обязательно.
На проспекте Циолковского было полно людей, и ей пришлось сбавить шаг. Впрочем, здесь, на Луне, люди ее не раздражали. Широкий проспект – дорожки для скейтбордистов по обеим сторонам, посредине газон с биорастительностью – никуда не сворачивая, уходил вдаль. Вдоль него выстроились тремя этажами аркады, за изящными колоннами которых виднелись витрины и вывески магазинов, кафе, гостиниц и увеселительных заведений, суливших порой весьма экзотические развлечения. Верхние аркады поддерживали потолок – огромную светящуюся панель, на которой, сменяя друг друга, возникали призрачные картины: дракон, россыпь самоцветов, какая-то невразумительная абстракция…