Мы вышли рано, до зари
Шрифт:
Михал Михалыч оставил машину возле бочки с водой и развалистой походочкой направился к сараю. Вошел в тень под крышу, и тут его встретил проворный мужичонка, засеменил рядом, стал докладывать. Михал Михалыч улавливал остренький запах спиртного, то и дело наносило этот запах от семенившего бригадира, но замечания не сделал, промолчал. Он знал, что бригадир не может не принять с утра, знал, что и положиться на этого проворного мужичка тоже можно. Бригадир держался хорошо, правда, немножечко заискивал, но никто не сказал бы, что человек выпил. А запах работе не помеха. Совесть у него есть. Это главное.
— Как сегодня? — спросил для порядка.
— Все как на конвейере. Сегодня отару могут забирать.
Михал Михалыч вошел в помещение, поздоровался
Смотреть было приятно. Особенно старался парень. Он не у стеллажа стоял, а прямо в базке. Схватывал овцу и, как монгольский борец, заваливал прямо на пол и но хуже призера окатывал ее мягкими движениями руки с машинкой, выталкивал сразу из базка, заваливал вторую, и некогда было ему снять капли пота, сбиравшиеся на лбу, струившиеся ручьями через переносицу, по вискам, по всему загорелому лицу. Он старался. Он был артистом.
Он не один раз брал первое место на соревновании стригалей. Стал входить в роль героя, появилась надменность, неуправляемость, сильно портиться парень стал. Михал Михалыч решил попридержать его, в этот раз на соревнование не послал. Пускай немного поостынет. Герой все понял — и вот старается, доказывает, упивается мастерством, истязает себя, потом обливается.
Михал Михалыч вышел, а тут хозяин отары, чабан.
— Что делать? — встретил он директора с ходу. — Куда теперь?
— Давай вместе думать, — развел руками Михал Михалыч.
— Все в пыль выбито. Куда девать ее? А их тыща целая. Возьму вот и загоню в село, прямо на бульварную улицу или в розарий к вашей конторе.
— Они розы не будут жрать. А если в лесополосу? Погоняй деньков пять, ну недельку. Как уберем где хлеб, так и выгонишь на жнивье.
— Ладно, пройдусь по полосе, травы там до черта, но кишкой вытянется отара, углядеть за ней трудно.
— Больше выхода нет, не вижу.
Чабан махнул рукой и пошел от директора, попыхивая сигаретой. За ним поплелись собаки.
Еще два, от силы три дня, и с овцой все будет закончено. Но куда их девать? Михал Михалыч ехал домой, и эта овца давила на него, голова пухла. Двадцать тысяч гектаров земли, почти все распахано. И двадцать восемь тысяч овец. Где их пасти? Все склоны, неудобицы — все вытоптано до пыли. Хорошо, что к уборке урожая дотягивают, но еще ни одного гектара не убрано. Одной недели не хватает. И эта неделя сводит чабанов с ума. И сам тронешься. Куда девать овец? Неужели нельзя так спланировать, чтобы хозяйства, где более подходящие условия для овцы, сделать чисто овцеводческими, а там, где хорошо с хлебом, сделать чисто зерновыми и не впутывать их в овцеводство. И овце было бы лучше, и урожай был бы выше. Разве мы без овцы остановились бы на семнадцати центнерах? Никогда. Мы бы ниже тридцати не сползали. Нет, кто-то на бумаге расписал, раскидал по хозяйствам и доволен. Калиновский председатель жалуется еще больше. Начали, говорит, с двадцати тысяч и каждый год прибавляют. Нынче, говорит, уже сорок тысяч овец держу, а земли те же двадцать тысяч гектаров. Жду, говорит, и в этом году прибавят. Там, правда, у председателя война идет с райкомовцами, с планирующими организациями, хотят сбить его
— Просили позвонить на кирпичный завод, — сказала Наташа, когда он вошел в свой кабинет.
— Ну здоров, здоров! Как живу? Бегаю, кручусь, верчусь. Такая наша жизнь. — Замолчал, сморщился, почесал голову, даже привстал и снова плюхнулся в кресло. — Ну, понял, Алексей, понял. Лады!
Но ведь от этого тоже не уйдешь. Все это тоже она, жизнь. Ну одному отказал, от этого отвернулся, от другого — и останешься один, а один в поле не воин. Алексей Алексеевич, он чем хорош? Деловой мужик. Хваткий руководитель. И человек свой. Кирпичный завод в Цыгановке, рядом с Казенником, а получи без дружбы хоть один кирпич. Черта с два! Надо поддерживать дружбу. Да и в конце концов… самому как? Он что — приговоренный? День и ночь вертеться? Отдых тоже ведь нужен? Или он не нужен директору? Где ж тогда взять силы для воспроизводства? Где, Михал Михалыч? Не надо быть рабом собственной совести! Директор кирпичного завода хочет отметить свой день рождения, приглашает в лесополосу. В пятницу, то есть сегодня, уезжает на ночь в Калмыкию за раками. В воскресенье приедет, вареных привезет, красных, горячих, целый бидон. Ну что ж, раки так раки.
Давайте, Михал Михалыч, везите Димку к старикам завтра, а не в воскресенье, как собирались, вечерком отвезите, потому что суббота — день рабочий, тут суббот не бывает, и воскресенье — тоже рабочее, тут и воскресений не бывает у директора. Отвезете, а вечером в ту же субботу вернетесь, сорок километров — не дальний путь. Зато в воскресенье, опять же вечерком, часам к пяти-шести, — в лесную полосу. И ребят захватите с собой, главных специалистов. Алексей-то Алексеевич с ними приглашал, со специалистами.
Вот и суббота. Поехали. Димка рядом сидит, приподнимается, чтобы лучше смотреть на дорогу, заваливается на сиденье, ничего не видит. К отцу пристает.
— Убери руку, — говорит отец. — Не лезь к баранке.
— Почему?
— Потому что мешаешь вести машину.
— А дай я поведу.
— Подрасти сперва.
— А Володя подрос?
— Подрос. Он у нас жокей. Видал, как на коне летает?
— На Тагильде?
— На Тагильде. И на другой может.
— А на машине может?
— Пока нет. На мотоцикле может.
— На мотоцикле и я могу. И на машине могу.
— Убери руку.
Володя сзади сидит, книжонку читает. В разговор не вмешивается.
Пронеслись мимо раскорчеванных полей, рыбхоз готовит площади под новые водоемы. Выворочен с корнем гигант тополь, комель с корневищем горой поднялся, торчит в небо… Пошли зеленые поля, смесь посеяна, магар, горошек и что-то еще. Провода бегут над головой по левой стороне, вдоль канавы. То опускаются, провисают, то опять поднимаются перед столбом. Щурки сидят на проводах. Машина — ближе, птицы взлетают, отлетят подальше вперед и снова садятся, ждут машину, но близко не подпускают. Перелесочек заструился на горизонте, марево на нем играет, чуть в сторонке башня на синем небе прорисовалась, силосная, а может, на ферме водонапорная.
— Володя, — Михал Михалыч оглянулся на старшего, — бураки в бригаде у вас закончили?
— Пропололи, — отозвался сын, не подняв головы.
— Как ребята, не устали?
— Привыкли.
— Не обижают вас?
— А кто?
— Ну мало ли.
Володя не ответил. Пускай читает.
— На конюшне был?
— Был.
— Ну и что там?
— А что?
— Ну как что? Может, из жеребят заболел кто, может, с конями что. Мало ли?
— Нормально.
Ага, читает. Ну читай, читай. Отцу некогда, хоть ты читай.