Мы здесь живем
Шрифт:
– Терем-теремок, кто в тереме живет?
– Залази, а то дует, – хрипит из своего угла Микола.
21
В один из дождливых дней Степан Дорофеев, который выходил на улицу по своим делам, вдруг приоткрыл полог палатки и сказал:
– Там кто-то скачет.
– Шо ты мэлэшь? – сказал Гурий Макарович.
– Ну посмотрите.
Кто мог тащиться по степи в такую пору да еще верхом на лошади? Любопытство было настолько большим, что даже Микола выскочил из палатки, обмотав вокруг шеи серое полотенце. Он вгляделся пристально в скакавшего
– Так то ж баба!
– Шо?
– Та ни шо. Баба, кажу.
Это была Лизка. Возле самой палатки она, откинувшись в седле, натянула повод. Лошадь косилась на людей, раздувала ноздри и перебирала тонкими в забрызганных чулках ногами.
– Аркаша! – Лизка спрыгнула с седла чуть ли не в руки любимого.
– Ну, чего ты, – сказал Аркаша, отступая. – Чего приехала?
– Соскучилась, – сказала Лизка, не обращая внимания на посторонних. С рукавов, с капюшона ее брезентового плаща стекала вода. – Ну, чего встал-то? Аль не рад? Веди в свою хату, – она презрительно скользнула взглядом по палатке.
В палатке вытряхнула из складок капюшона остатки дождя, достала из-под полы привязанный к пояску большой узел.
– Вот, – сказала Лизка, развязывая узел прямо у входа, – пирогов тебе напекла. Носки вот привезла теплые. Сама вязала, – подчеркнула она.
Они сели на Аркашину постель. Лизка сняла резиновые сапоги и поджала под себя ноги. Смущаясь взглядов товарищей, Аркаша нехотя жевал испеченный Лизкой пирог.
– Холодно тут у вас, – сказала Лизка.
– Холодно, – подтвердил Степан. – Привезла бы ты лучше милому одеяльце ватное или тулупчик. Знаешь, как говорится: сейчас бы ружьишко, тулупчик и… на печку.
Все засмеялись. Аркаша отложил полпирога в сторону, поднялся.
– Ну, может, ты поедешь? – сказал он почти ласково. – Погостила – и будет.
– Ну и хозяин, – покачала головой Лизка. – Сейчас гулять пойдем. – И потянула к себе сапог.
– Гулять? Дождь на дворе.
– А мне двадцать пять километров ехать – не дождь? Пойдем, не сахарный.
– Ну пойдем, – покорно согласился Аркаша.
– Иди, иди. Она тебя захомутает, – сказал ему вслед Степан, но тут же поперхнулся под колючим Лизкиным взглядом. – Ну и баба! – сказал он, когда она вышла.
Уезжала Лизка перед вечером, когда надвигались тяжелые дождливые сумерки. Она отвязала лошадь от палатки и неловко, по-бабьи, влезла в седло.
Гошка подошел к Лизке и спросил, не передавала ли ему чего-нибудь Санька.
– Нет, не передавала. Но-о! – Она замахнулась на жеребца кулаком, и тот вихрем понес ее по дороге.
22
На другой день по Поповке пронесся слух, что Аркаша Марочкин дал твердое согласие расписаться с Лизкой, как только закончится уборка. Узнала об этом и Тихоновна. И самое обидное было в том, что узнала она об этом через сторонних людей. К тому, что теперь дети не спрашивают родительского благословения и даже не советуются с родителями, она уже привыкла. Но хоть бы сказал! А то приходит
– Зайди в хату, – приказала она Лизке. – Подожди меня. Я сейчас, только корову в лабаз загоню.
Лизка послушно зашла в дом и сидела там в полутьме, пока не вошла Тихоновна.
– Чего ж свет не включаешь? – сказала она. – Привыкай, хозяйкой будешь.
Щелкнул выключатель, и Лизка зажмурилась от яркого света. Тихоновна села на стул и долго смотрела в упор на Лизку, которая, потупив глаза, нервно перебирала подол шелкового платья. Потом встала, вынула из печи закопченный казанок, налила в тарелку борща, поставила перед Лизкой:
– Ешь.
Сложив на груди руки, опять смотрела на будущую свою сноху. Лизка очень хотела есть, но, боясь показаться обжорой, ела медленно.
– Ты что ж лоб не крестишь? – сурово спросила Тихоновна.
Лизка бросила ложку и в замешательстве поднесла ко лбу сперва правую, потом левую, потом опять правую руку.
– Ладно, это я так, – сказала Тихоновна.
Лизка, оставив для приличия полтарелки борща, отложила в сторону ложку.
– Еще насыпать? – спросила Тихоновна.
– Нет, благодарю.
– Кашу есть будешь?
Лизка промолчала. Тихоновна наполнила тарелку гречневой кашей, бросила сверху кусок масла. Масло таяло и растекалось по миске желтым пятном. Каша пахла так аппетитно, что Лизка, позабыв уже о всяких приличиях, уплетала ее за обе щеки, громко чавкала и каждый раз вылизывала ложку.
«Эко жрет», – подумала Тихоновна и еле слышно спросила:
– Значит, вы уже про все договорились?
– А? – очнулась Лизка.
– Договорились, говорю, про все? – повысила голос Тихоновна.
– Aгa, – испуганно сказала Лизка.
Тихоновна смотрела на Лизку и долго вздыхала, собираясь с мыслями.
– Ну вот что, Лизавета… – начала она. Она хотела сказать Лизке, что раз уж та окрутила ее единственного сына, раз она отняла его у матери, так чтоб берегла его, чтоб смотрела за ним. И много еще кой-чего хотела она сказать Лизке, но ничего не сказала и вдруг расплакалась. Плакала громко, хлюпая носом.
Лизка, перепуганная и растерянная, отодвинула миску и вышла из-за стола. Она не знала, что делать. То ли успокаивать, то ли уходить.
– Спасибочка вам на угощении, – чуть ли не шепотом сказала она.
Тихоновна подняла к ней заплаканное лицо, что-то хотела ответить, но разрыдалась еще пуще и только махнула рукой.
Лизка пулей выскочила на улицу.
23
В дни дождей Гурий Макарович развлекал подчиненных по-своему: проводил по разным поводам собрания или читки газет, когда приходила почта. Почту привозили вместе с продуктами. Письма получали только шефы-горожане и Вадим. Колхозникам обычно получать было не от кого, да и сами они никому не писали.