Мы живые
Шрифт:
— Нет.
Они уселись на ступеньках заброшенного дворца. Деревья заслоняли их от света уличного фонаря, так что их лица и стена за ними были усеяны пятнами дрожащих осколков света, круглых, удлиненных, в клеточку. Над головами в голом граните выстроились пустые окна. Особняк с горечью щеголял незатянувшимся шрамом над парадной дверью, откуда был содран герб владельца. Забор вокруг садика был искорежен, его высокие чугунные шипы пригнулись к земле, словно пики, склоненные в траурном церемониале.
— Сними шляпу, —
— Зачем?
— Я хочу посмотреть на тебя.
— Тебя послали на розыски?
— Нет. Кто послал?
Он не ответил и снял шляпу. Ее лицо было как зеркало его красоты. В ее лице проявилось не восхищение, а изумленное, почтительное благоговение. Но она лишь произнесла:
— Ты всегда разгуливаешь в пальто с разорванным плечом?
— Это все, что у меня осталось. Ты всегда смотришь на людей так, словно твои глаза вот-вот лопнут?
— Иногда.
— На твоем месте я бы так не смотрел. Чем меньше видишь людей, тем лучше для тебя же. Если только у тебя не железные нервы и железный желудок.
— Железные.
— И ноги тоже железные?
Он кончиками двух прямых пальцев легко и презрительно вздернул ее юбку высоко над коленями. Ее руки вцепились в каменные ступени. Но она не одернула юбку. Она заставила себя сидеть без движения, без дыхания, словно примерзнув к ступеням. Он смотрел на нее. Его глаза двигались вверх и вниз, но уголки его губ двигались только вниз.
Она покорно прошептала, не глядя на него:
— Тоже.
— Прекрасно. Если у тебя железные ноги, так беги.
— От тебя?
— Нет. От всех людей. Ладно, не будем об этом. Поправь юбку. Ты не замерзла?
— Нет. — Но юбку она одернула.
— Не обращай внимания на то, что я говорю, — сказал он. — У тебя дома есть выпить? Предупреждаю, что сегодня ночью я намерен напиться, как свинья.
— Почему ночью?
— Привычка такая.
— Это не так.
— Откуда ты знаешь?
— Я знаю, что это не так.
— Что еще ты обо мне знаешь?
— Я знаю, что ты очень устал.
— Это точно. Я шел всю ночь.
— Почему?
— По-моему, я предупреждал тебя, чтобы не было никаких вопросов.
Он посмотрел на девушку, которая сидела в пальто и прижималась к стене. Видно было лишь один серый глаз — спокойный и уверенный, а над ним — локон волос, и еще белое запястье засунутой в черный карман руки, черные вязаные чулки на ногах, плотно сжатых вместе. В темноте он полурассмотрел-полупредставил себе линию длинного тонкого рта и темный силуэт сжавшегося, немного дрожавшего стройного тела. Его пальцы обвились вокруг черных чулок. Она не шелохнулась. Он наклонился ближе к невидимому рту и прошептал:
— Перестань на меня смотреть как на нечто невиданное. Я хочу напиться. Я хочу женщину, такую, как ты. Я хочу опуститься так низко, насколько ты сможешь затащить меня.
Она сказала:
— Знаешь,
Его рука оставила ее чулки. Он посмотрел на нее чуть внимательнее и неожиданно спросил:
— Давно ты занимаешься этим делом?
— О… недавно.
— Я так и думал.
— Извини. Я старалась.
— Как это, старалась?
— Старалась действовать как опытная.
— Ты маленькая глупышка. Зачем тебе это? Я бы предпочел тебя такой, какая ты есть, с этими странными глазами, которые видят слишком много… Что заставило тебя впутаться в это?
— Мужчина.
— Он стоил того?
— Да.
— Какой аппетит!
— К чему?
— К жизни.
— Если нет аппетита, зачем садиться за стол?
Он рассмеялся. Его смех прокатился по пустым окнам, такой же холодный и пустой, как эти окна.
— Возможно, чтобы собрать под столом несколько крошек отбросов, — таких как ты. Это все еще может как-то развлечь… Сними шапку.
Она сняла с головы шапочку. На фоне серого камня ее спутанные волосы и свет, застрявший в листьях, блестели, словно нежный шелк. Он провел пальцами по ее волосам и резко откинул ей голову назад, так сильно, что ей стало больно.
— Ты любила этого мужчину? — спросил он.
— Какого мужчину?
— Того, который довел тебя до этого?
— Любила ли… — Она внезапно смутилась, удивленная неожиданной мыслью. — Нет. Я не любила его.
— Это хорошо.
— А ты… когда-нибудь… — Она начала вопрос и поняла, что не может его закончить.
— Говорят, что я способен на какие-либо чувства лишь по отношению к самому себе, — ответил он, — да и тех немного.
— Кто сказал это?
— Человек, который не любит меня. Я знаю многих, кто не любит меня.
— Это хорошо.
— Я еще не встречал человека, который бы сказал, что это хорошо.
— Одного ты знаешь.
— И кто же это?
— Ты сам.
Он вновь наклонился к ней, всматриваясь в темноту, затем отодвинулся и пожал плечами:
— По-моему, ты думаешь обо мне совсем не то, что есть на самом деле. Я всегда хотел стать советским служащим, который торгует мылом и улыбается покупателям.
Она сказала:
— Ты так несчастлив.
Его лицо было так близко, что она почувствовала его дыхание на своих губах.
— Мне не нужна твоя жалость. Не думаешь ли ты, будто сможешь сделать меня таким же, как ты? Так не обманывай себя. Мне совершенно наплевать на то, что я думаю о тебе, и еще меньше меня волнует то, что ты думаешь обо мне. Я всего лишь такой же, как любой другой мужчина, с которым ты была в постели — и как любой, который там будет.
Она сказала:
— Точнее, ты бы очень хотел быть таким же, как любой другой мужчина. И еще, ты бы хотел думать, что не было ни одного другого мужчины — в моей кровати.