Мягкосердечный сержант
Шрифт:
– Филли, - ответил я.
– Филли Берне.
– А меня Берк, - сказал он.
– Надевай, Филли, медали.
– Прямо на белье?
– Ну, конечно.
Я так и сделал. Я их все отцепил и каждую отдельно прикрепил на свою солдатскую нижнюю рубашку. Словно выполнял приказ. Парень с гуглистыми глазами и нелепым голосом приказал мне. Поэтому я их все надел... поперек груди, а которые не поместились, пониже. Я даже не знал, что их надо было надеть на левую сторону, так что я их прямо посреди груди все пришпилил. Потом я посмотрел на них, и, помню, большая
[* Искаж. фр. Croix de Guerre - Крест за боевые заслуги.]
Когда все медали Берка уже были приколоты к моей рубахе, я приподнялся и снова уселся на койке, и все медали Берка зазвенели, как... как церковные колокола. Никогда еще мне'не было так хорошо. Я с благодарностью поднял глаза на Берка. [70]
– Ты видел Чарли Чаплина?
– спросил Берк.
– Нет. Я слышал, он играет в кино, - ответил я.
– Ага, - подтвердил Берк.
– Давай одевайся, а медали не снимай.
– Прямо на них, да?
И Берк сказал:
– Ну, конечно же, надевай все свое сверху.
Я встал с койки, и медали звенели, а я стал искать свои штаны. Правда, я сказал Берку:
– Мне не дали бумажку, по которой можно выйти за ворота. Военный в маленьком домике сказал, что мне ее выпишут через пару дней.
– Одевайся, парень, - повторил Берк.
Ну, я оделся, и Берк тоже оделся. Потом он пошел в нужную комнату и через пару минут вернулся с пропуском на мое имя. Мы отправились в город, и медали Берка всю дорогу звенели у меня на груди, ия был отчаянно счастлив. Понятно?
И мне хотелось, чтобы Берк тоже был счастливым. А он ничего не говорил. По нему никогда не скажешь, о чем он думает. Все время я называл его "мистер" Берк. Мне даже в голову не пришло, что я должен говорить "сержант". Теперь, когда я вспоминаю, мне кажется, я вообще его никак не называл. Так бывает, если встречаешь по-настоящему сильного парня... Вообще его никак не называешь, вроде, чтобы не примазываться к нему.
Берк повел меня в ресторан, и я там молотил все подряд, и Берк за все заплатил, хотя сам он мало ел.
Я ему сказал:
– Вы ничего не едите.
– Потому что я не голодный, - ответил Берк.
– Вот сижу и думаю о девчонке.
– О какой девчонке?
– спросил я.
– Местная девчонка, - ответил Берк.
– С рыжими волосами. Ходит она, почти совсем не виляя задом. Просто идет себе, и все.
Я-то тогда был шестнадцатилетним мальчишкой и ничего не понял.
– Она недавно вышла замуж, - сказал Берк.
– Я первый с ней познакомился, - добавил он, помолчав.
Меня это совсем не интересовало, и я, знай себе, уплетал за обе щеки.
Когда мы поели... Когда я поел... мы пошли в кино.
– Смотреть Чарли Чаплина, - сказал Берк.
Когда мы вошли в зал, свет еще не погасили, и мы только стали спускаться вниз, как Берк кому-то сказал: [71]
– Привет.
Девушка с рыжими волосами ответила ему:
–
Они сидела рядом с парнем в штатском. А потом мы с Берком тоже где-то сели, и я спросил его, не та ли это девушка, о которой он говорил мне в ресторане. Берк кивнул, и сразу же началось кино.
Я так все время смеялся, что все вокруг, верно, слышали, как у меня звенят медали. Берк же не стал смотреть до конца. Где-то на середине чаплиновского фильма он мне прошептал:
– Ты оставайся, парень. Я буду снаружи.
Когда кино кончилось, я вышел из кинотеатра и спросил его:
– Что случилось, мистер Берк? Вам совсем не нравится Чарли Чаплин?
У меня даже живот болел, так я смеялся над Чарли.
– Да нет, с ним все в порядке, - ответил Берк.
– Просто не люблю я, когда большие парни гоняются за маленьким смешным человечком. У него и девушки нет. Никогда.
Мы с Берком вернулись в казарму. Я не знал, какие печальные мысли занимают Берка, да я и не думал об этом, меня больше занимало, должен я ему сразу отдать медали или нет. Потом я ужасно мучился, что был тогда таким дураком и не нашел никаких приятных слов для Берка. Мог бы я ему сказать, что -он лучше той рыжей, с которой он был знаком. Может быть, не это, но что-то же я должен был ему сказать. Смешно, правда? Такой настоящий парень, в самом деле настоящий, всю жизнь может прожить, и только человек двадцать-тридцать будут знать, какой он настоящий, и, голову даю на отсечение, никто ему не скажет об этом. И женщины у него нет. Может быть, какие-нибудь простушки, но не такие, которые не виляют задом, когда ходят, а просто идут себе. Девушки, которые нравились Берку, не замечали его из-за его уродства и смешного голоса. Разве это правильно?
Когда мы вернулись в казарму, Берк мне сказал:
– Если хочешь, подержи пока медали у себя, парень.
– Хочу, - ответил я.
– А можно?
– Почему нет? Пусть они побудут у тебя, если хочешь.
– А вам они не нужны?
– На мне они не так смотрятся, - ответил Берк.
– Спокойной ночи, парень.
И он пошел спать.
Каким же я был тогда мальчишкой! Три недели я не снимал медали с нижней рубахи. Я не снимал их, даже когда [72] умывался по утрам. И никто из взрослых парней ничего мне не сказал. Ведь у меня были медали Берка. Они не знали ничего о Берке, но шестьдесят процентов парней были с ним во Франции. Если Берк сам дал мне свои медали, чтобы я носил их на нижней рубашке, значит, так и надо. Никто не смеялся надо мной и не пытался меня задеть.
А потом я их снял, чтобы отдать Берку. Это было в тот день, когда его повысили в звании. Он сидел один в канцелярии... Он всегда был один... И было уже полдевятого вечера. Я подошел к нему и положил медали на стол в точности в том виде, в каком он мне их дал, когда я в первый день сидел на своей койке.
– Они мне больше не нужны, - сказал я.
– Спасибо.
– Ладно, парень.
И он снова принялся за свой рисунок. Он рисовал волосы девушки, а к медалям даже не притронулся.