Мясная муха
Шрифт:
Он направляет луч фонарика в темноту, на уродливо изогнутый старый кипарис, в черной воде вспыхивают и исчезают глаза аллигатора. Свет дрожит от тихого зловещего комариного звона. «Тайный приют» медленно скользит по воде, мотор выключен. Джей сидит за штурвалом и лениво наблюдает за женщиной в трюме. Когда он покупал себе катер несколько лет назад, «Тайный приют» восхитил его. Трюм под палубой достаточно вместителен, можно перевозить более ста двадцати фунтов льда и рыбы. Или женщину с красивой фигурой, как ему нравилось.
Ее расширенные от ужаса глаза блестят в темноте. При дневном
— Все равно нет смысла дергаться, — говорит он мягким баритоном, так хорошо подходящим к его красивой внешности. — Я даже не собираюсь затыкать тебе рот. Кричать тоже нет смысла, верно?
Она кивает, и это вызывает у него смех, ведь она кивает, отвечая «да», хотя на самом деле, конечно, хочет сказать «нет». Но он прекрасно знает, как нестандартно люди думают и ведут себя, когда напутаны. «Бояться», «страх» — слова, которые совершенно не подходят к данной ситуации. Это всегда его поражало. Джей полагал, что когда Самуэль Джонсон трудился над бесчисленными изданиями своих словарей, он понятия не имел, что чувствует человек, когда впереди его ждет лишь ужас и смерть. Это ожидание заставляет трепетать от страха каждую жилку, каждую клеточку тела, для такого не подходит слово «ужас», это что-то большее. Но даже Джей, хотя и знал много языков, не мог выразить словами, что чувствуют его жертвы.
Объятия ужаса.
Нет, не то.
Он изучает женщину. Она ягненок. Все люди делятся на два типа: волки и ягнята.
Желание Джея подобрать подходящее название тому, что чувствуют его ягнята, превратилось в навязчивую идею. Гормон эпинефрин — адреналин — как-то странно влияет на нормального человека, превращая его в низшее существо, у которого логики и самоконтроля не больше, чем у примитивной лягушки. И еще мгновенная психологическая реакция, ее могут вызвать определенные воспоминания из жизни жертвы или богатое воображение. В книгах, фильмах и новостях столько ужасов, что жертва способна легко представить, какой кошмар ее ждет.
Да, жертвы могут представить все, но не могут произнести слово. Точное слово. Оно опять ускользнуло от Джея сегодня.
Он садится на пол лодки и вслушивается в частое прерывистое дыхание своего ягненка. Ее трясет, и ужас, словно лава (за неимением лучшего определения), проникает в каждую молекулу ее тела, в душе царит невыносимая пустота. Он спускается в трюм и дотрагивается до ее руки. Она холодная как лед. Он прижимает пальцы к ее горлу, находит сонную артерию и считает пульс по светящейся секундной стрелке наручных часов.
— Сто восемьдесят, — говорит он. — Смотри, чтобы сердце не остановилось. А то был у меня случай...
Она
— Я серьезно. Смотри, чтобы у тебя не остановилось сердце.
Он не шутит. Это приказ:
— Сделай глубокий вдох.
Она вздыхает, ее тело содрогается.
— Лучше?
— Да. Пожалуйста...
— И почему все маленькие ягнята так вежливы, черт их подери?
Ее грязная бордовая рубашка уже давно порвалась, он распахивает лохмотья, обнажая полную грудь. Она дрожит, ее бледная кожа мерцает в тусклом свете. Он спускается от округлых форм ее груди к ребрам, ниже, к впалому животу, к расстегнутой ширинке джинсов.
— Простите, — шепчет она. По ее испачканному лицу катятся слезы.
— Ну вот, опять, — он возвращается к штурвалу. — Неужели ты на самом деле думаешь, что твое «простите» способно изменить мои планы? — Ее вежливость только усиливает его ярость. — Ты понимаешь, что для меня значит вежливость?
Он ждет ответа.
Она пытается облизнуть губы, но во рту у нее пересохло. Ее пульс отчетливо бьется на шее, словно крошечная птичка в клетке.
— Нет, — выдыхает она.
— Это слабость.
Лягушачий оркестр зазвучал снова. Джей изучает наготу пленницы, ее бледная кожа поблескивает от крема против насекомых — его скромная человеческая услуга, оказанная из нелюбви к маленьким красным точкам, последствиям комариных укусов. Вокруг нее роятся комары, но ни один не садится. Он поднимается со стула и дает ей глоток воды. Как женщина она его совсем не интересует. Вот уже три дня, как он привез ее сюда. Он хотел уединения, хотел говорить с ней и любоваться ее наготой, надеясь, что ее тело станет телом Кей Скарпетты. И сейчас он вне себя, потому что это не Скарпетта, потому что Скарпетта не была бы вежливой, потому что Скарпетта не знает, что такое слабость. В глубине души он понимает, что совершает ошибку, потому что Скарпетта — волк, а он ловит только ягнят, и не может подобрать слово, то самое слово.
И он не сможет найти его с помощью этого ягненка, как не смог с теми, другими.
— Мне надоело. Я спрашиваю еще раз. У тебя есть последний шанс. Скажи мне, что это за слово.
Она сглатывает и пытается говорить, но язык прилипает к нёбу. Звук ее голоса напоминает ему испорченный механизм.
— Я не понимаю. Простите...
— На хрен вежливость, слышишь меня? Сколько раз повторять?!
Пульс яростно бьется на ее сонной артерии, глаза снова наполняются слезами.
— Назови мне слово. Скажи, что ты чувствуешь. Только не говори, что тебе страшно. Ты же, черт возьми, учительница. Словарный запас у тебя должен быть больше пяти слов.
— Я чувствую... чувствую смирение, — рыдает она.
— Что?
— Ты не отпустишь меня. Теперь я это знаю.
3
Тонкое остроумие Скарпетты напоминает Ник зарницу. Это не громкий треск и ослепительная вспышка обычной молнии, а тихое, умиротворенное сияние, которое, по словам матери Ник, означает, что тебя фотографирует Бог.
Он снимает все, что ты делаешь, Ник, ты должна вести себя хорошо, потому что в Судный День Он покажет эти снимки всем.