Мясо. Eating Animals

Фоер Джонатан Сафран

Но, продолжает Поллан, «происходит это не потому, что забой обязательно негуманен, но потому, что большинство из нас просто не хочет, чтобы им напоминали, что такое мясо и чего стоит донести его до наших тарелок». Это поразило меня, потому что лежит где-то между полуправдой и уклончивостью. Как объясняет Поллан, «готовность есть промышленное мясо заставляет нас свершать героический подвиг неведения или, как минимум, забвения». Героизм нужен именно для того, чтобы человек забыл гораздо больше, чем просто факт смерти животного: человек должен забыть не только то, что животных убивают, но и как это делают.

Даже среди писателей, которые заслуживают огромной похвалы за то, что вывели промышленное фермерство на всеобщее обозрение, зачастую существует безвкусное отрицание

настоящего ужаса, причиной которому наши действия. В своем провокативном и во многом блестящем обзоре книги «Дилемма всеядного» Б. Р. Майер объясняет эту интеллектуальную манеру:

«Принцип таков: один человек спорит с другим, пользуясь доводами рассудка, пока его не загонят в угол. Тогда он прекращает дискуссию и уходит, притворяясь, что он выше этого, хотя на самом деле у него просто нет больше аргументов. Отсутствие аргументов выдается за некую известную только ему тайну, а отказ от спора подается как снисходительное нежелание выказывать презрение к слабому уму и дешевому самомнению противной стороны».

Существует еще одно правило этой игры: никогда, абсолютно никогда не придавать значение тому, что 99 процентов времени человек должен выбирать между жестокостью, экологическим разрушением и отказом от поедания животных.

Нетрудно вычислить, почему промышленность, производящая говядину, не позволяет даже горячему поклоннику мяса хоть одним глазком увидеть бойню. Даже на тех из них, где большая часть домашнего скота умирает быстро, трудно вообразить, чтобы день прошел без того, чтобы несколько животных (десятки, сотни?) не встретили самый жуткий конец. Мясная промышленность, придерживающаяся этики, которой придерживаются большинство из нас (обеспечение животным хорошей жизни и легкой смерти при минимальных потерях) — это не фантазия, но тогда она не сможет поставлять то громадное количество дешевого мяса на душу населения, которым мы сейчас наслаждаемся.

На типичной бойне домашний скот ведут через впускной тоннель в оглушающую ловушку — обычно это большое цилиндрическое пространство, куда проталкивают головы. Оператор или «боец» приставляет ко лбу коровы большое пневматическое ружье. Стальной болт выстреливает ей в череп, а затем втягивается назад в дуло, обычно лишая животное сознания или вызывая его смерть. Но иногда болт только оглушает животное, которое либо остается в сознании, либо очнется позже в процессе «обработки». Эффективность ружья зависит от его производителя и ухода за ним, а также от мастерства того, кто его применяет, — маленькая течь в шланге или преждевременный выстрел — еще до того, как ружье упрется в череп животного, — может уменьшить силу удара, и животное останется с нелепой дырой в голове, но способным чувствовать боль.

Эффективность операции может быть также снижена из-за того, что некоторые управляющие бойнями не хотят, чтобы животные были «слишком мертвыми»: когда сердце перестает биться, кровь вытекает слишком медленно или вытекает не вся. (Для рентабельности бойням «важно», чтобы кровь вытекала быстро, еще и потому, что кровь, оставшаяся в мясе, активизирует рост бактерий и сокращает срок его годности.) В результате некоторые фабрики намеренно выбирают менее эффективные методы оглушения. Это ведет к тому, что более высокий процент животных требует нескольких ударов или они остаются в сознании или приходят в себя в процессе переработки.

Это не шутки, и нечего отворачиваться. Поясним, что имеется в виду: животные истекают кровью, с них снимают шкуру и расчленяют, а они это чувствуют. Это происходит постоянно, а промышленность и правительство это знают. Несколько фабрик было упомянуто в списках «отличившихся» в том, что там спускали кровь, сдирали шкуры и расчленяли живых животных, при этом они оправдывали свои действия тем, что это принято в индустрии, и наверняка удивлялись, почему выделили именно их из множества подобных.

Когда Темпл Грандин в 1996 году проводила аудит отрасли, проверка выявила, что подавляющее большинство боен для крупного рогатого скота было не в состоянии профессионально — с одного удара — лишать животных сознания. Министерство сельского хозяйства, федеральное агентство,

отвечающее за гуманность забоя, реагирует на эти цифры не усилением принуждения, но, наоборот, прекращая отслеживать нарушения гуманного забоя и удаляя любое упоминание гуманного забоя из списка чередующихся заданий для инспекторов. С тех пор ситуация улучшилась, что Грандин приписывает в большей степени проверкам, которых требуют компании фаст-фуда (а аудита эти компании стали требовать после того, как сами стали мишенью для организаций защитников животных), при этом ситуация остается тревожной. По самым недавним оценкам Грандин, которые оптимистично базируются на данных из заявленных аудитов, одна из каждых четырех боен не может профессионально лишить животное сознания с первого удара. Для более мелких предприятий практически нет никакой статистики, и специалисты полагают, что эти бойни обращаются с домашним скотом еще хуже. Нет ни одной безупречной.

Домашний скот в дальнем конце очереди, ведущей на этаж смерти, кажется, не понимает, что ему предстоит, но если они пережили первый удар, они, без сомнения, понимают, что борются за свою жизнь. Один рабочий вспоминает: «Они задирают головы, оглядываются, пытаются спрятаться. Их уже ударили той штукой, и они не хотят, чтобы она добралась до них еще раз».

Сочетание скорости конвейера, которая выросла на 800 % за последнюю сотню лет, и плохо обученных рабочих, трудящихся в кошмарных условиях, гарантируют ошибки. (У работников боен самый высокий процент травм на рабочем месте — 27 % ежегодно, а получают они гроши, забивая до 2050 голов за смену.)

Темпл Грандин уверяет, что обычные люди могут стать садистами из-за негуманности работы забойщика. Это постоянно возникающая проблема, докладывает она, которой должно остерегаться руководство.

Иногда животных не оглушают вовсе. На одной фабрике рабочие (не защитники прав животных) тайком сделали видеозапись и послали в газету «Вашингтон пост». На пленке оказались животные в полном сознании, которые двигались на конвейере первичной обработки туши, а также случай, когда электропогонялку впихивали в пасть кастрированного бычка. Согласно статье в «Пост», «более двадцати рабочих подписали письменные показания, данные под присягой, утверждая, что нарушения, зафиксированные на пленке, — это обыденность, и контролеры о них знают». В одном письменном заявлении рабочий признается: «Я видел тысячи и тысячи коров, которых обрабатывали живьем… Коровы могут семь минут находиться на конвейере, оставаясь живыми. Я был на боковом съемнике, где коровы все еще живы. В этом месте с них уже содрали всю шкуру от самой шеи». Тех, кто роптал, заставляли попросту уволиться.

«Я приходил домой в отвратительном настроении… Сразу спускался вниз и ложился спать. Кричал на детей и вообще вел себя ужасно. Один раз у меня по-настоящему слетела крыша — [моя жена] об этом знает. Трехлетняя телка шла по убойному коридору. В этот момент она рожала теленка, он был еще наполовину внутри, а наполовину уже снаружи. Я знал, что она должна умереть, поэтому вытащил из нее теленка. Боже, как разъярился мой босс… Подобных телят называют «опойками». И используют их кровь для исследования рака. И босс хотел получить этого теленка. Что обычно делают, когда внутренности коровы выпадают на специальный стол? Рабочие идут вдоль стола, распарывают матки и вытаскивают телят. Но это пустяки по сравнению с тем, как видеть корову, висящую на крюке, а внутри у нее брыкается теленок, пытающийся выбраться наружу… Боссу был нужен этот теленок, но я отослал его назад на скотный двор… [Я пожаловался] начальнику цеха, инспекторам, управляющему на этаже смерти. И даже управляющему сектором, занимающимся говядиной. Как-то раз в кафетерии у нас был долгий разговор о тех безобразиях, что тут творятся. Я так злюсь, что иногда бессильно колочу кулаками по стене, они ведь не хотят ничего менять или сделать хоть что-то… Я никогда не видел ветеринара [из Министерства сельского хозяйства] поблизости от загона для оглушения. Никто не хочет сюда возвращаться. Понимаете, я бывший морской десантник. Кровью и кишками меня не испугаешь. Меня волнует негуманное обращение. Его тут слишком много».