Мясо
Шрифт:
Майе хотелось радоваться их удаче и благополучию, баловать мужа своей любовью. Ей хотелось просто наслаждаться своим статусом и быть такой же беспечной, как жены других рабочих завода. Но каждый вечер, когда она подавала ужин и замечала ручейки пота на висках Ричарда, она чувствовала на своих плечах такую тяжелую ношу, как тот мешок, что он таскал на своей спине дважды в день.
На десерт были свежие плоды деревьев, тростника и виноградной лозы, что росли на заднем дворе. Ричард Шанти ел свой фрукт, так тщательно и долго пережевывая каждый кусочек, что близняшки начинали хохотать, отсчитывая каждое движение
Надо было что-то делать.
Ричард Шанти бегал каждый день.
Во время воскресных пробежек его тело подвергалось особенно суровым и продолжительным испытаниям, и он почти не сомневался в том, что однажды он все-таки сумеет очиститься от грехов. По воскресеньям он бегал только раз в день, зато с каждым разом убегал все дальше, и нагрузка становилась все ощутимее. Воскресный маршрут отличался от пути следования в будние дни. Отправная точка была той же, но как только он оказывался на главной дороге, ведущей из города, тотчас сворачивал на тропинку, протоптанную его ногами.
Тропа пролегала сквозь разросшиеся живые изгороди, за которыми давно уже никто не ухаживал. Груда битых кирпичей — все, что осталось от стен моста, — служила ему ориентиром для поворота. Машины практически не ездили по этому участку дороги — только заводские автобусы с рабочими да грузовики, груженные мясом. Никто и никогда не ходил по дороге пешком, только он, Ричард Шанти. Место здесь было глуховатое и небезопасное. Мост еще стоял, но его опорные боковые стенки давно рухнули. Мост соединял берега канала, который тянулся до самого города, а другим концом упирался в пустошь.
До кирпичей было пять миль. Это была первая веха его воскресного маршрута. Добежав до кирпичей, он сворачивал с дороги, и тропинка увлекала его вниз, прямо в заросли ежевики, крапивы и колючего боярышника. Он с благодарностью принимал раны и ожоги, оставляемые на его коже дикими растениями. Тропинка так заросла, что казалось, будто продираешься сквозь джунгли на дне гигантской впадины. Густые заросли окружали его со всех сторон. Ему приходилось пригибаться, увертываться от ползучих растений и колких веток молодых деревьев, которые проросли здесь с тех пор, как таинственный обходной путь был всеми забыт и заброшен.
Он свернул влево от моста, убегая все дальше от цивилизации. Поверни он направо — и давно нехоженые дороги привели бы его в самый центр Эбирна, а его туда совсем не тянуло. Ветки хлестали его по лицу и рукам. Упавшие сучья и корни деревьев цеплялись за ноги. Раны и ссадины, постоянное ощущение опасности и надвигающейся угрозы — все это делало воскресные пробежки особенно трудными, но зато благотворными.
Он неукоснительно соблюдал единственное правило: если он бежит, то ничто не в силах его остановить, разве что физическая неспособность двигаться. Но до этого еще ни разу не доходило.
Только во время воскресных пробежек у него возникало искушение остановиться, и оно не имело ничего общего с желанием прекратить мучения, которым он себя подвергал. Через пару миль потайная
Казалось, она никогда не знала подкормки и ухода. Вместо этого ее темную, неровную поверхность укрывала тяжелая черная пыль. Это было похоже на застывшие волны черного моря или на черную пустыню с крохотными барханами. Иногда в пыли мерцало что-то белое — это потревоженная ветром грязь обнажала гладкий, как зеркало, камень. В пустоши не было ничего. Ничего, кроме жажды, голода и одиночества до самой смерти. Эта безысходная пустота манила его. Здесь он мог бегать, постепенно уничтожая себя. Смерть была бы медленной, зато предсказуемой. Ему казалось, что это и есть идеальный конец жизни экзекутора.
Вскоре густой кустарник, на полтора фута выше него, редел, и он выбегал на открытую насыпь.
В том месте, где насыпь встречалась со старым водоканалом, пролегала дорога, по которой, сверни он налево, можно было бы вернуться домой. Продолжать путь прямо не имело смысла, поскольку тропинка и насыпь обрывались, пожираемые пустошью. Канал тянулся чуть дальше, потом и он сужался, теряясь в стерильной дикой пустыне, которая держала город в осаде.
Ричард лежал на спине, с закрытыми глазами, и, похоже, спал. Майя отправила девочек наверх в их спальню. Потом закрыла за собой дверь и стояла, наблюдая за тем, как вздымается дыханием грудь мужа. Он был таким худым, что больно было смотреть. Казалось, он не улыбался ей уже лет десять. Лежит как на смертном одре,подумала она, глядя на его бледную кожу и глубокие морщины, изрезавшие лицо.
Она разделась бесшумно, чтобы не будить его раньше времени. Обнаженная, она подошла к зеркалу и повернулась перед ним несколько раз, придирчиво оглядывая свои ягодицы, живот и груди. Бог мой, скоро я стану такой же худой, как и все они.Она зажала рот ладонью, чтобы сдержать рыдания, которые рвались наружу. Немного успокоившись, она ощупала свои груди. Когда-то они были куда более полными и тяжелыми, а сейчас словно усохли и потеряли форму. Съежились.Ей была отвратительна эта картина.
Ричард лег всего десять минут назад. Она скользнула под одеяло и прижалась к мужу. На нем была только пижамная рубашка. Она поцеловала его мягкий безжизненный пенис, обхватила его губами. Нежно, насколько это было возможно, она поиграла во рту кончиком языка с его членом, пока тот не набух. Вскоре он уже пульсировал, как это бывало каждую ночь в начале их брака. Впервые за долгое время в ней проснулся эротический интерес. И она почувствовала, как теплая волна желания, появившись в низу живота, разлилась по всему телу.