«Мятеж (Командарм). Жестокость. Испытательный срок. Последняя кража» (сборник)
Шрифт:
Но Зайцев как будто не замечает, что Егоров сердится. Или в самом деле не замечает.
– Да ты пей пиво, - кивает он на стакан.
– Сейчас поедим пельменей, и у меня есть предложение...
Егоров пьет пиво медленно, мелкими глотками. Оно приятно холодит рот, горло. Во рту у него была сегодня весь день неприятная сухость. Уж не простудился ли он?
Не френч бы ему надо было покупать, а башмаки. Они совсем прохудились. Ноги по такой слякоти все время мокрые.
– У меня есть вот какое предложение, - говорит Зайцев Егорову, когда официантка подносит им пельмени.
–
– вдруг спрашивает он официантку.
– Вы же пальцы туда макаете. А ресторан, между прочим, называется "Париж".
– Да ладно, - машет рукой Егоров.
– Ничего не ладно. В другой раз вызову хозяина, заставлю переменить. Идите, нечего на меня глазеть! На первый раз я это дело прощаю.
– Да не стоит с ними затеваться, - машет рукой уже с ложкой Егоров. Они, эти официантки, тоже, можно сказать, рабочий класс. Работают от хозяина.
– Вот в том-то и дело, я заметил, - не может успокоиться Зайцев, когда сюда зайдет какой-нибудь толстопузый нэпман, так они готовы в три погибели изогнуться. А когда зашли, они видят, простые ребята, значит, можно без подноса... Нет, это дело надо поломать.
Зайцев берет ложку.
– Так вот какое у меня есть предложение, - говорит он, осторожно пробуя горячий бульон. И вдруг кричит: - Перец!
Поперчив пельмени, он с удовольствием их ест, прихлебывая пиво. И уж потом выкладывает свое предложение:
– Надо бы навестить Жура.
Эта мысль, такая простая и ясная, могла бы, кажется, давно прийти и в голову Егорову. Но не приходила. И может быть, не пришла бы.
– А Зайцев уже все обдумал.
– Вообще-то, - ковыряет он в зубах спичкой, - я сейчас не держусь за Жура. Я мог бы работать, допустим, с Водянковым. Он даже согласен взять меня к себе. Но ему неудобно перед Журом. Поэтому нам лучше всего завтра пойти в больницу и узнать, какие дела у Жура. Может, он еще год собирается болеть...
И тут, между прочим, выясняется уж совсем удивительная подробность.
Оказывается, пока Егоров все эти дни сидел в дежурке, Зайцев сумел побывать на четырех происшествиях.
Водянков сегодня искал Солдатенкова, чтобы ехать на Бакаревскую, где ограбили сберкассу. Но Солдатенкова вызвали к начальнику. А тут подвернулся Зайцев. И Водянков взял его с собой.
Рассказывая Егорову об этом происшествии, Зайцев свободно пользовался словами из обихода уголовного розыска, как будто он не дни, а годы провел в этом учреждении.
Он восхищался Водянковым, который "сразу наколол наводчика".
– Наводчиком оказался племянник сторожа соседнего со сберкассой дома.
– Рыжий, вроде меня, и наших лет с тобой парнишка, но дурак, - смеялся Зайцев.
– Когда Водянков начал допрашивать его дядю, он хотел тут же подорвать когти. Бросился к окошку, но я тут же сшиб его с ног. Знаешь, тем приемом? Вот так... А потом, когда мы его вели, он сразу же раскололся, раскис. Говорит: "Я год был безработным, прямо все продал с себя, поехал к дяде, познакомился тут с одними ребятами..." И плачет...
– А может, он правда был безработным, - предположил Егоров.
Зайцев прищурился.
–
– Не жалею, - смутился Егоров. И опустил глаза в пустую тарелку.
– Но все-таки, когда посмотришь на это, как сегодня в дежурке, неприятно...
– Все равно надо кончать эту публику, - решительно заявил Зайцев. И постучал ножом по тарелке, подзывая официантку.
– Вечером просто нельзя пройти по саду Розы Люксембург. Вырывают у женщин сумки. Даже у моей девушки - помнишь эту Раю?
– чуть не вырвали...
Егоров опять вспомнил женщину, которая будто бы убила нэпмана, и мальчишек, вырвавших у нее сумку.
– А с твоим характером, я тебя предупреждаю, тебе будет худо, - сказал Зайцев.
– Характер тебе придется менять.
– Ну да, - согласился Егоров. И в задумчивости стал постукивать ребром ладони о край стола, как рекомендует господин Сигимицу.
Это превращалось в привычку.
Утром они решили навестить Жура в больнице. Но когда они явились в уголовный розыск, чтобы спросить разрешение на отлучку и узнать точный адрес, Воробейчик им сказал, что Жур ходит где-то тут. И они сию же минуту увидели Жура.
Высокий, плечистый Жур изрядно похудел, побледнел. Веселые глаза его запали. Но, увидев практикантов, он заулыбался.
– Ну как, ребята, вас еще не подстрелили? А я вот досрочно встал на текущий ремонт.
– И он пошевелил правой толстой забинтованной рукой, висевшей на черной повязке.
– Такие дела, такая работа...
Он долго перелистывал журнал происшествий. Потом сказал дежурному по городу Воробейчику:
– Ты мне больших дел не давай. Я еще числюсь на больничном листе. У меня рука. Но дай что-нибудь такие не очень хлопотное, чтобы с ребятами съездить.
– И кивнул на Егорова и Зайцева.
– Огневые, видать, ребята.
Эта случайная и еще на заслуженная похвала не обрадовала, а, пожалуй, встревожила Егорова. "Огневые"! Зайцев - эта правда, огневой. А про себя Егоров не решился бы такое сказать.
И даже чуть струхнул. Вот сейчас начинается самое главное. Они поедут, как говорят тут, на дело, где надо будет действовать в опасных условиях, и сразу обнаружится, что Егоров не годится. "Хотя почему это вдруг?
– про себя обиделся Егоров.
– Еще ничего не известно. Посмотрим".
– Тут у меня есть одно дело, такое вроде ученическое, - сказал дежурный по городу.
– Аптекарь какой-то не то отравился, не то удавился. На Поливановской улице, номер четырнадцать. Против приюта для глухонемых...
– Вот, вот, это подходяще, - почти обрадовался Жур.
– Надо только вызвать Каца.
– Кац тут, - сказал дежурный.
И вскоре пришел Кац, худенький старичок с маленьким чемоданчиком.
– А как же с оружием?
– спросил Зайцев.
– Нам надо бы хоть какие-нибудь пистолеты. Так-то, пожалуй, с голыми руками, будет неудобно...
– Да они сейчас ни к чему, - улыбнулся Жур.
– Но если есть нетерпение, можем достать...
Зайцеву он вручил браунинг, а Егорову наган.