Мятеж на «Эльсиноре»
Шрифт:
Горестям О’Сюлливана пришел конец. Человек с верхней койки ударом свайки прекратил его жалкую, безумную жизнь.
Я не могу постигнуть этого Чарльза Дэвиса. Он спокойно сидел на своей койке и спокойно закурил трубку прежде, чем ответить мистеру Меллеру. Несомненно, он не сумасшедший. А между тем, он обдуманно, хладнокровно убил беспомощного человека.
– Зачем ты это сделал? – спросил его мистер Меллер.
– Потому, сэр, – сказал Чарльз Дэвис, поднося к своей трубке вторую спичку, – потому… пф… пф… что он мне мешал спать. – Тут он встретился глазами с горящим взглядом мистера Пайка. – Потому… пф… пф… что он надоел мне. В следующий раз… пф… пф… я надеюсь, что будут
– Но зачем ты это сделал? – зарычал мистер Пайк.
– Я сказал вам, сэр, потому что он мне надоел. Я устал от него, а потому сегодня утром я прекратил его страдания. Что вы с этим поделаете? Человек мертв, не так ли? И я убил его, это была самозащита. Я знаю законы. Какое вы имели право помещать сумасшедшего вместе со мной, больным и слабым человеком?
– Клянусь Богом, Дэвис, – вспылил помощник. – Тебе не придется получать расчет в Сиэтле. Я тебя проучу за убийство сумасшедшего, привязанного к койке и совершенно безвредного человека. Ты за ним последуешь за борт, милейший.
– Хорошо, но вас за это повесят, сэр, – ответил Дэвис. Он перевел на меня свой спокойный взгляд. – Я вас призываю в свидетели, сэр; вы свидетель того, как он мне угрожает. И вы покажете это на суде. И что его повесят, это верно, если я отправлюсь за борт. О, я хорошо знаю его прошлое. Он не посмеет выступить на суде с таким прошлым. Его много раз обвиняли в убийстве и жестоком обращении с людьми в плавании. И на те суммы, которые он или его владельцы внесли в виде штрафов, добрый человек мог бы всю жизнь прожить на покое, пользуясь одними процентами.
– Заткни глотку или я вырву ее, – заревел мистер Пайк, бросаясь к нему и подняв сжатые кулаки.
Дэвис невольно отшатнулся. Плоть его была немощна, но дух бодр. Он быстро взял себя в руки и снова зажег спичку.
– Вам меня не запугать, сэр, – усмехнулся он под угрозой нависшего над ним удара, – я смерти не боюсь. Когда-нибудь умереть придется, и это не так уже трудно, когда против этого нельзя ничего сделать. О’Сюлливан так легко умер, что просто поразительно. Кроме того, я умирать не собираюсь. Я закончу плавание и предъявлю иск к владельцам «Эльсиноры», когда мы приедем в Сиэтл. Я знаю законы и свои права. И у меня есть свидетели.
Право, я боролся между восхищением перед смелостью этого несчастного матроса и сочувствием мистеру Пайку, оскорбляемому больным человеком, которого он не мог позволить себе ударить.
Тем не менее он бросился к Дэвису с рассчитанной яростью, обеими суковатыми руками схватил его между основанием шеи и плечами и добрую минуту тряс его ужасно и сильно. Удивительно, как не свернулась у того шея.
– Призываю вас в свидетели, сэр, – задыхаясь проговорил Дэвис, как только его выпустили.
Он давился, кашлял, ощупывал свою шею и криво поводил ею, показывая, что она повреждена.
– Через несколько минут появятся синяки, – прошептал он с довольным видом, как только отдышался.
Это было слишком даже для мистера Пайка. Он повернулся и вышел из каюты, бессвязно ворча про себя проклятия. Когда я уходил минуту спустя, Дэвис снова набивал трубку и говорил мистеру Меллеру, что он вызовет его в качестве свидетеля.
Итак, у нас были уже вторые похороны в море. Мистер Пайк был этим недоволен, потому что, согласно традициям, ход «Эльсиноры» был слишком скор для приличной церемонии. Таким образом, было потеряно несколько минут плавания на то, чтобы убрать
– Надеюсь, что уголь выдержит, – пробурчал мистер Пайк пять минут спустя.
А мы сидим на корме – мисс Уэст и я, – принимая услуги, прихлебывая послеобеденный чай, занимаясь вышиванием, рассуждая о философии и искусстве, в то время как в нескольких шагах от нас, в этом маленьком плавучем мире, разыгрывается мрачная, грязная трагедия низкой, несуразной, скотской жизни. И капитан Уэст далекий, невозмутимый, грезит в полумраке каюты, обдаваемой сквозняком, врывающимся из иллюминаторов и дверей. Он не знает сомнений и тревоги. Он верит в Бога. Все решено, все ясно, все хорошо, когда он приближается к своей далекой родине. Его душевное спокойствие широко и завидно. Но я не могу отогнать от себя воспоминание о нем, покинутом жизнью, с опущенным ртом и закрытыми глазами, с лицом, покрытым прозрачной бледностью смерти.
Я спрашиваю себя, кто следующим выйдет из игры и отправится в вечность с привязанным к ногам мешком угля.
– О, это ничего, сэр, – сказал мистер Меллер, когда мы прогуливались с ним по корме во время первой вахты. – Как-то раз я был в плавании на пароходе, нагруженном пятьюстами китаёзами, простите, сэр, – китайцами. Это были китайские кули, землепашцы, нанимавшиеся по контракту на полевые работы и возвращающиеся домой по окончании срока.
Немного помолчав, он продолжил:
– На пароходе разразилась холера. Мы сбросили за борт больше трехсот человек, сэр, и в том числе обоих боцманов, большую часть команды, капитана, старшего помощника, третьего помощника, первого и третьего механиков. Второй механик и один белый кочегар внизу и я, за капитана наверху, – вот что оставалось, когда мы вошли в порт. Доктора не хотели ехать на судно. Меня заставили бросить якорь на внешнем рейде и велели выбросить умерших в море. Это были ужасные похороны, мистер Патгёрст: мы их хоронили без парусины, без угля, без груза. Невольно приходилось поступать так. Мне некому было помочь, а китаёзы пальцем не желали пошевельнуть. Я сам спускался вниз, подтаскивал трупы к стропам, затем вылезал на палубу и поднимал их с помощью лебедки. И с каждым таким походом я опрокидывал стаканчик. Я был здорово-таки пьян, когда окончил работу!
– А сами вы не заразились? – спросил я.
Мистер Меллер молча поднял левую руку. Я часто замечал, что на ней не хватало указательного пальца.
– Вот все, что со мной случилось, сэр. У старика-капитана был фокстерьер вроде вашего, сэр. И после смерти старика щенок очень со мной подружился. Как раз, когда я поднимал последний труп, он вздумал прыгнуть на меня и обнюхал мою руку. Я повернулся, чтобы его отогнать и не успел опомниться, как другая моя рука попала в привод и оказалась без пальца.
– Господи! – вскричал я, – какая ужасная неудача! Пережить такое ужасное испытание и затем лишиться пальца!
– Я тоже так думал, сэр, – согласился мистер Меллер.
– Что же вы сделали? – спросил я.
– Поднял его, посмотрел на него, потом сказал: «Милосердный Боже!» и опрокинул еще стаканчик.
– И потом вы не заболели холерой?
– Нет, сэр. Думается, я был так переполнен алкоголем, что холерные бациллы умирали, не добравшись до моих внутренностей. – Он подумал с минуту. – В сущности говоря, мистер Патгёрст, я не знаю, что сказать об этой теории относительно алкоголя. Старик и помощники умерли пьяными, как и третий механик. Но старший механик был трезвенник – и тоже умер.