Мятеж реформаторов: Когда решалась судьба России
Шрифт:
Нелегкая ссылка, где он оказался во власти ненавидевшего его провинциального чиновничества, внезапное крушение грандиозных планов — все это, безусловно, надломило Сперанского. Ни последующее губернаторство в Сибири, ни возвращение в Петербург членом Государственного совета не исправили главного: Сперанский был лишен реального влияния на государственную жизнь страны в целом. Но первые десять лет александровской эпохи с их великими надеждами он помнил куда как остро. Помнили о его роли в это десятилетие и декабристы накануне восстания. Формула Сперанского 1809 года: "Настоящая система правления не свойственна уже более состоянию общественного духа, и настало время ее переменить и основать новый порядок вещей" — по своей стратегической сути совпадала с их
Через много лет — 1 января 1834 года — Пушкин записал в дневнике: "Разговор со Сперанским о Пугачеве, о Собрании Законов, о первом времени царствования Александра, о Ермолове etc." [29] . Разговор этот происходил в новогоднюю ночь. Декабристы в Сибири. А Пушкин и Сперанский, встречая очередной год николаевского царствования, беседуют на главные декабристские темы. Член Государственного совета Сперанский оставался для Пушкина человеком декабристского круга проблем.
29
Пушкин А. С. Указ. соч. С. 34.
Этот новогодний разговор самим своим содержанием много говорит о Сперанском…
Вот что было за спиной основателей первых декабристских обществ. Первое десятилетие века, насыщенное напряженными конституционными и антикрепостническими исканиями, с его великими надеждами, — надеждами несостоявшимися! — с его реформами, имеющими вот-вот произойти, — но так и не произошедшими! — это веселое, бурное и драматическое десятилетие, дважды прерывавшееся неудачными войнами с Наполеоном, похоронившим Французскую революцию, но при этом встряхнувшим и сломавшим реакционную структуру остальной Европы, десятилетие, завершившееся могучим рывком народной энергии и победой над непобедимым, казалось бы, противником, — это десятилетие и эта война, слившись, стали их школой.
Они, эти молодые поручики, полковники, генералы, впервые за несколько лет остановившись посредине второго десятилетия века и оглядевшись — улеглись пьянящие военные воспоминания, потускнели заграничные впечатления, — почувствовали разочарование и горечь от того, что увидели они вокруг себя…
Декабрист Владимир Федосеевич Раевский воспроизвел потом свои послевоенные ощущения: "Власть Аракчеева, ссылка Сперанского… сильно встревожили, волновали людей, которые ожидали обновления, улучшений, благоденствия, исцеления тяжелых ран своего отечества…"
Они вернулись из заграничного похода, полные веры в благие намерения Александра.
Князь Сергей Трубецкой вспоминал: "Некоторые молодые люди, бившиеся за Отечество и царя своего на поле чести, хотели быть верной дружиной вождя своего и на поприще мира. Они дали друг другу обещание словом и делом содействовать государю своему во всех начертаниях его для блага своего народа <…> От поступающих в это маленькое общество требовалось: 1) строгое исполнение обязанностей по службе; 2) честное, благородное и безукоризненное поведение в частной жизни; 3) подкрепление словом всех мер и предположений государя к общему благу; 4) разглашение похвальных дел и осуждение злоупотреблений лиц по их должностям" [30] .
30
Трубецкой С. П. Материалы о жизни и революционной деятельности. Иркутск. 1983. С. 217.
Михаил Фонвизин вспоминал: "В таком настроении духа, с чувствами своего достоинства и возвышенной любви к отечеству большая часть офицеров гвардии и Генерального штаба возвратилась в 1815 году в Петербург. В походах по Германии и Франции наши молодые люди ознакомились с европейской цивилизацией, которая произвела на них тем сильнейшее впечатление, что они могли сравнивать все виденное
31
Фонвизин М. А. Указ. соч. С. 182.
1815 год был высочайшей точкой популярности Александра в России. Он пользовался безусловной поддержкой армии, гвардии и особенно гвардейского молодого офицерства, о котором пишут и Трубецкой, и Фонвизин. Если перед 1812 годом можно было говорить о недостаточной устойчивости молодого царя, о его страхе перед реакцией консервативного дворянства на реформы, то в 1815 году он располагал такой мощной опорой, что мог начать реализацию своих замыслов, если бы он хотел их реализовать, а не только декларировать. Крестьянство ждало реформ. Солдаты ждали реальной благодарности за героизм. Молодое гвардейское офицерство было уверено в близости реформ и готово было поддержать царя.
Реальной силой в российской политике по-прежнему было не косное поместное дворянство или консервативные вельможи, а гвардия и армия. Гвардия — прежде всего. В 1815 году Александр и так был кумиром не только офицеров, но и солдат. Однако он мог еще увеличить уровень поддержки, сделав несколько ожидаемых в тот момент жестов — сократив хотя бы на пять лет срок солдатской службы и предельно ограничив телесные наказания. Это было вполне в его власти.
Опираясь на преданную гвардию, собрав генералов и офицеров, склонных к либеральным идеям, равно как государственных деятелей этого направления — Мордвинов был не одинок, — император мог приступить к давно обещанным реформам. Читать в сердцах — не самое подходящее занятие для историографа. Мы можем только предполагать, почему император не воспользовался столь явно открывшимися возможностями. Мы можем констатировать реальный ход событий и воспроизвести реакцию на поведение Александра тех, кто еще недавно готов был идти за него в огонь…
Деятели, на которых император мог уверенно опереться в деле разумных реформ, — такие, как генералы Михаил Семенович Воронцов, Михаил Федорович Орлов, Павел Дмитриевич Киселев, Алексей Петрович Ермолов, Николай Григорьевич Репнин-Волконский, Николай Николаевич Раевский, Сергей Григорьевич Волконский, — были разосланы им по отдаленным концам империи. Между тем именно люди такого толка, каковых было немало, — проявившие себя и как военачальники, популярные в армии и гвардии, и как дельные администраторы, и как мыслящие политики, — могли составить ядро реформаторской группировки. Тем более что большинство из них были связаны идеологическими и дружескими связями.
Михаил Фонвизин писал: "Пока осмысленные русские патриоты могли еще ожидать от самого Александра благодетельных преобразований, которые, ограничив его самовластие, сколько-нибудь улучшили бы состояние народа, они готовы были усердно содействовать его благим намерениям. Но когда они убедились в совершенном изменении его прежнего свободолюбивого образа мыслей после войны, по вредному влиянию на него Меттерниха, когда узнали о политических действиях его на конгрессах Венском, Ахенском, Лайбахском, Веронском, на которых Александр со своими союзниками обнаружил неприязненное чувство к свободе народов, то самые восторженные его почитатели в блистательную эпоху занятия Парижа совершенно охладели к нему" [32] .
32
Фонвизин М. А. Указ. соч. С. 182.