Мятеж

Чтобы проанализировать итоги своей прошлой жизни, чтобы некоторые её факты не стерлись из памяти, я решил написать данную книгу.

На Пасху 1999 года я со своим товарищем Евгением Харламовым совершили вооруженное нападение на РУВД города Вышнего Волочка результате чего трое милиционеров было убито и один ранен.

Нашей целью был захват оружия и поднятие народного мятежа против существующего государственного строя в России.

Читателю будет небезынтересно узнать от первого лица что толкнуло на этот поступок двух мирных религиозных

граждан, какие события этому предшествовали, как они развивались на самом деле и чего в итоге удалось добиться. Также думаю, что мой жизненный опыт пригодится многим думающим неравнодушным русским людям.

Про сионистские демократические СМИ прилепили нам клеймо «православных фанатиков» с целью дискредитации христианской идеи о противодействии злу силою. Книга поможет разобраться что сказанное о нас правда, а что ложь. Кроме того я заострю внимание как на очень серьезных и актуальных проблемах всего общества, так и каждого человека в отдельности. Их ложное истолкование или замалчивание ничего кроме зла принести не может. Сюда я отношу вопросы прежде всего современного Православия, вопросы процветания лжи, подлости и трусости, из за которых мы оказались в помойной яме жидовского ига, вопросы устройства современного общества и каким оно должно быть в будущем, чтобы зло навсегда ушло с нашей земли.

Чтобы перейти к повествованию книги, читателю необходимо поближе познакомиться с её автором. Поэтому я начну с самого неинтересного раздела книги, а именно с автобиографии.

Родился я в 1961 году в Москве в Кунцево вторым ребенком. Мой отец после возвращения с войны окончил с красным дипломом юридический факультет МГУ и работал судьёй в Киевском народном суде города Москвы. Образование своё он на этом не закончил и продолжал заочно учиться в автодорожном институте. Мать работала копировщицей на заводе ВИЛС.

До 1967 года мы жили в коммунальной квартире на Сетуни, — рабочем предместье столицы. В годы первых пятилеток происходила быстрая урбанизация сельского населения, — вчерашние крестьяне съезжались строить заводы и фабрики. Вот и мои предки по линии отца приехали из Тверской губернии, а со стороны матери из Рязанской возводить всесоюзное авиапредприятие ВИЛС (всесоюзный институт лёгких сплавов).

В комнате нас жило пять человек: отец, мать, старший брат, я, и баба Фрося, — мать отца. Во время войны она потеряла двух близких ей людей: мужа — деда Михаила и старшего сына Фёдора. Оба они на фронте пропали без вести, и где находятся их могилы до сих пор не известно.

При жизни до войны дед Миша работал бухгалтером, что в то время считалось привилегированным уделом грамотных людей. Баба Фрося тоже была грамотной, — 1894 года рождения она с малолетства находилась в прислугах у господ, — присматривала за их детьми. До революции вместе с хозяевами она объездила пол-Европы, о чем свидетельствуют фотокарточки и открытки, которые она посылала домой родителям в д. Хорошово Старицкого уезда Тверской губернии и хранящиеся в нашей семье.

Господа по-видимому были сильно к ней привязаны и после революции хотели забрать её с собой в Америку. Как рассказывала моя мать, даже были собраны необходимые для эмиграции документы за подписью самого Лендина, но родители не разрешили ей уехать.

Баба Фрося, в молодости обученная правилам аристократического этикета и частично приобщенная к господской жизни, в Советском государстве до самой своей смерти работала при заводском подсобном хозяйстве обыкновенной тепличницей. Внешне она ничем не отличалась от старух своего поколения, но благородство и внутренняя культура выдавали её не

совсем обычное воспитание. Скажем она никогда не имела привычку сидеть возле подъезда с другими женщинами и наводить сплетни на жильцов дома. Всякий раз проходя мимо она ругала сплетниц за их длинные языки…

Я её помню помню тихой маленькой старушкой, не лезшей ни в какие дела, никогда никого не осуждавшей и живущей, казалось бы, своей внутренней жизнью. Дома она или готовила на кухне, или сидела на диване и читала книгу через свой дореволюционный монокль.

Под конец жизни баба Фрося в тайне от отца не чужда была выпить водки из четвертинки, которую прятала от него в серванте. Приходивший с работы отец по её виду сразу обо всем догадывался, незаметно сливал водку из четверти и доливал в бутылку из-под крана воды. Ничего не подозревающая бабуля украдкой отпивала, но делала вид будто ничего не произошло, чем сильно смешила мою мать. Захмелев, она тут же засыпала, держа на коленях раскрытую книгу.

С бабкой Фросей мне было легко и интересно, — я любил с ней играть на диване и задавать всякие вопросы. Помню она спрашивала меня, люблю ли я её. Чтобы её подзадорить я отвечал что нет. Тогда она обещала скоро непременно умереть. Что такое смерть в три года я еще не знал, — детскому сознанию свойственно предощущение вечной жизни. Мне тогда казалось (оказывается правильно казалось) что если я родился, то буду жить всегда. Начинались расспросы и выяснялось, что смерть это долгий сон и мы просто не сможем долго увидеться. Меня это не очень пугало, хотя бабку я любил и расставаться с ней мне не хотелось. Умерла баба Фрося так, как сама говорила о смерти (в июне 1965 года в возрасте 71 года). После гибели её мужа и сына на войне она подружилась с одиноким стариком из соседнего подъезда. Иногда они сидели на скамейке возле дома и в общении коротали свои старческие дни. Вероятно их связывали общие воспоминания, и привязанность друг к другу у них была настолько крепкой, что пережила она его всего лишь на один день. Узнав что дед умер, следующим утром она пошла на работу, присела отдохнуть и уснула. Тепличницы видя это хотели её разбудить, но она уже была мертвой.

Похоронена баба Фрося была на Троекуровском кладбище, находящемся в нашем же Кунцевском районе недалеко от домах, где в то время хоронили всех заводских рабочих.

Помню стоял пасмурный летний день и с утра беспрерывно шел дождь. Раньше времени мать забрала нас с братом из детского сада и сказала, что мы сейчас пойдем хоронить бабу Фросю. Предстоящее событие мне скорее показалось интересным, чем печальным. Держа мать за руки с обеих сторон, мы с братом перепрыгивали через пупырчатые от дождя лужи, а я задавал ей вопросы типа: смерть это сон? И когда она проснется? Мать успокаивала меня, говорила, что не на долго, мол бабушке надо отдохнуть, а потом она вернётся. Но по её голосу я чувствовал что что-то здесь не так.

Когда мы открыли дверь в комнату, где в центре на столе стоял гроб с покойной, мой брат как старший и уже понимавший что такое смерть, насупился от слез и убежал на кухню. А я влез на стоящий у стола табурет и вблизи стал разглядывать бабулю, и трогать её руками.

Кругом молча стояли взрослые, тихо переговариваясь, что подчеркивало необычность происходящего события. Мать запретила мне трогать гроб руками, вполголоса пояснив, что этого делать нельзя.

Когда её выносили на улицу и народ двинулся на кладбище, то я тоже выразил согласие идти её хоронить. Меня на руках в самом конце процессии несла тётя Тося, знакомая моей матери. От непрекращающегося дождя и печального вида людей мне вдруг стало грустно и я заплакал. Тёте Тосе я сказал, что замёрз и идти дальше не хочу и мы вернулись домой.