Мятежные ангелы
Шрифт:
— Вы хотите сказать, что рукописи нравятся вам больше самой музыки?
— Нет, но в действительно хорошем оригинале есть неподражаемая спокойная красота. Люди покупают рукописи книг и наслаждаются ими, совершенно отдельно от интереса к самой книге. Так почему бы и не музыка? В рукописи Мендельсона весь Мендельсон — она точна, прекрасна, самую чуточку подчиняется условностям, чувствительна, но не слаба. Она рисует портрет автора. А Берлиоз! Яростный дух, но рукопись абсолютно разборчива и вся испещрена замечаниями, написанными его собственным почерком — почерком романтика, получившего прекрасное классическое образование.
— Я ненавижу подобную музыку.
— Правда? Жаль.
— Я заткну уши, когда он будет играть.
— За что вы ее ненавидите?
— За все. Ее дух, накал страстей, нецеломудренные виньетки.
— Именно то, что люблю я.
— Для вас это разнообразие, а мне приходится в этом жить.
— Феотоки ведь греческая фамилия?
— Да, это фамилия моего отца, но по матери я цыганка, а быть цыганкой в современном мире — особенно университетском — просто не годится.
— Вы не любите этого в себе?
— Мне пришлось бы гораздо сильнее уверовать в наследственность, чтобы согласиться, что во мне этого много. Я — канадка, собираюсь делать карьеру в науке, и мне не нужно ничего от цыганского мира.
Ради всего святого, почему я это сказала? Я сама удивилась, услышав свои слова. Они прозвучали так агрессивно, так похоже на университетских девушек-всезнаек, которых я не любила. Я не хотела говорить об этом, я вообще не собиралась говорить Корнишу, что во мне есть цыганская кровь, потому что это прозвучало так, как будто я хочу придать себе дешевой привлекательности. Переменим тему.
— Вы никогда не говорили дяде, что интересуетесь нотными рукописями?
— Он это знал.
— Разве не странно, что он вам ни одной не оставил?
— Вовсе не странно. Намекнуть коллекционеру, что вам интересна его коллекция, — ужасная ошибка: он может заподозрить вас в том, что вы вожделеете его вещей. Он начинает думать, что вы только и ждете его смерти. Ну так я ему покажу, говорит себе коллекционер и оставляет всю коллекцию другим людям.
— Должно быть, коллекционеры — очень странные люди.
— Да, из самых странных.
— А вы тоже странный? Но вы работаете с цифрами, — наверно, это помогает сохранить рассудок.
— А я работаю с цифрами?
— Но вы же работаете с деньгами.
— О, моя работа заключается совершенно в другом. Я направляю деньги в нужные места, как электричество.
— Электричество?
— Как большие энергосистемы, подстанции и все такое. Распределение и передача электричества — очень важная отрасль инженерного дела. Нужно рассчитать, куда направить энергию и как ее туда доставить, чтобы получить нужный результат. Деньги — разновидность энергии.
— Большинство людей считает, что этой энергии у них слишком мало.
— Это совсем другое. Личные деньги, из-за которых люди поднимают столько шуму, сильно зависят от того, куда идут деньги-энергия: какие долговые обязательства, какие отрасли получают массированную поддержку и когда. Люди, которые не работают с деньгами профессионально,
— Только не меня.
— Вас не интересует власть?
— Это явление не из моего мира.
— Но я думал, что университетский мир — мир власти.
— О нет, вы плохо знаете университеты. Они не просто ульи классных комнат, где на студентов лепят этикетки, чтобы они могли получить работу получше. Это мир научных исследований: беззаветное стремление к знаниям и иногда к истине.
— Беззаветное?
— Иногда.
Конечно, я думала о Холлиере и о том, как мне хочется идти по его стопам.
— Я, конечно, не могу судить. Я никогда не учился в университете.
— Не учились?!
— Я — хорошо замаскированный самоучка. Мне удается многих обмануть. У меня нет даже степени бакалавра, не говоря уж о магистре, но обычно я успешно скрываю этот факт. Вы же меня не выдадите?
— Но… как же…
— Как я достиг такого светского лоска и умения вращаться в высших кругах? В университете суровых тычков, я полагаю.
— Расскажите мне про УСТ.
— Не так давно в банковской сфере с предубеждением относились к людям, учившимся в университете, особенно если эти люди собирались подняться на самый верх. Разве университет может научить чему-нибудь полезному? Диплом экономиста? Экономику можно изучить лучше и быстрее, прочитав несколько книг. Опыт в управлении бизнесом? Да я прирожденный бизнес-администратор! Светский лоск и шлифовка манер? Мои опекуны решили, что для этого достаточно путешествовать и общаться с разными Ротшильдами. Я так и сделал.
— Ваши опекуны? Почему опекуны?
— О, у меня был дед — настоящий закоренелый денежный мешок. Вы бы его возненавидели: он думал, что ученые — это такие оборванцы, которых можно кормить любой дрянью, они не заметят, потому что все равно за едой читают древнегреческие книжки. Это от него сбежал дядя Фрэнк. Но мой отец, который был на самом деле очень хорошим банкиром и не таким дикарем, как дед, женился довольно поздно и после моего рождения погиб в автомобильной аварии, в которой погибла и моя молодая красивая мать. Так что у меня был дедушка и опекуны — члены его кружка банкиров. Поэтому я, как ни крути, сирота. Более того, к отчаянию психиатров, я был очень богатым сиротой. У меня не было родителей, которые, в великой традиции канадского высшего общества, смиряли бы меня, не разрешали быть собой, заставляли быть похожим на них. Так что я рос совершенно свободным — в рамках цивилизованного воспитания, конечно. И, будучи свободным, я понял, что вовсе не склонен к бунту, — напротив, меня тянуло ко всему ортодоксальному. Возможно, это странно, если вы ищете странности. У меня было прекрасное детство: меня кормили две груди, доверительное управление и капитал. Потом я путешествовал, и именно тогда у меня родилась великая идея.