Мятежный капитан
Шрифт:
— Что это? — с дрожью в голосе, еле сдерживая очередной нахлынувший приступ гнева, спросил Никулин. — Капитан, я Вас спрашиваю, что это такое?
— Ленинская комната, — обреченно ответил Эдуард. Минута бравады окончилась, наступил час расплаты.
Ноги вновь начали невольно подрагивать, по волосам к шее, и далее под рубашкой, медленно поползла мерзкая и липкая капелька пота, которая заскользила по позвонкам и устремилась вниз к копчику. Громобоев поёрзал, передернул плечами и решил, что пора отвлечься. Лучший способ — это шевелить пальцами ног. Этот приём отвлечения от неприятностей
Эдик довольно быстро постиг тактику нервной нейтрализации и систематически её реализовывал: сначала надо пошевелить большими пальцами обеих ног, затем мизинцами, потом оставшимися тремя, снова мизинцами, а в завершение мизинцем и безымянным и так по кругу. Громобоев не успел дойти до третьего упражнения, как генерал не выдержал эффектного молчания и взорвался, словно термоядерная бомба.
— Это не Ленинская комната, это сарай! Это даже не сарай, а хлев! Кто замполит батальона? — задал генерал ехидный и одновременно глупый вопрос, ведь он и без того знал ответ. — Где он? Бездельник!
— Капитан Громобоев, замполит этого батальона, — вякнул фальцетом пропагандист полка.
— Молчать! — рявкнул генерал. — Я не Вас спрашиваю!
— Ну, я замполит батальона, — потерянно ответил Эдик.
— А без ну!
— Я! Заместитель командира танкового батальона по политической части капитан Громобоев.
— Ах, так это и есть тот самый демагог!!! Болтать все мастера, а вот дело делать, на это Вас нет! — и генерал ткнул указательным пальцем размером с хорошую сосиску в грудь Эдуарда, как раз в его орденские планки. Ноготь уперся в награды и генерал, поморщившись, посмотрел на колодку с двумя орденами и медалями. Медаль «За отвагу» видимо особенно бесила Никулина.
«Ишь, какой отважный нашелся! — мелькнула генеральская мыслишка. — Да я тебя в порошок сотру! В бараний рог сверну!»
— Почему это хлев, товарищ генерал? У нас в Афгане всё было гораздо скромнее и хуже…, - начал оправдываться Эдик.
— Молчать! Хватит прикрываться своими боевыми заслугами! — яростно визжал Никулин, брызгая слюной. Ему было неприятно, что у него, такого видного, крупного мужчины, год уже как генерала, не было ни одной боевой медали, кроме нескольких юбилейных и за выслугу лет, не говоря уже об ордене. А у этого молодого худосочного выскочки — даже несколько боевых наград.
— Стены и столы покрашены, стулья отремонтированы, новые плакаты на прошлой неделе переписали.
Генерал уперся тяжелым взглядом в капитана, как на пустое место, и смотрел, словно, не понимал, что пытается объяснить ему этот никчемный человечек.
— Подполковник! — обратился Никулин к начальнику политотдела. — Даю две недели, нет — неделю, на полное переоформление наглядной агитации. Вам ясно?
— Так точно! — подобострастно ответил Орлович.
— Мне приказ не ясен, — буркнул Громобоев.
— А, Вас, капитан Громыхалов…
— Громобоев, — поправил генерала Эдик.
— Какая разница, да хоть Громодуев! А если приказ будет не выполнен, громыхнешь с должности. Я тебе так
— Не Вы назначали меня, — буркнул Эдик, — не Вам и…
— А я сниму! — заверил Эдика красномордый генерал. — Поверь! Каков наглец! Неделя срока и ни днём больше! Полетишь с должности под фанфары и с барабанным боем!
Генерал хотел было еще раз ткнуть Громобоева в грудь, но передумал упирать пальцем в боевые орденские колодки, и чуть сместив направление, ткнул в пуговицу кителя.
На Эдика внезапно нахлынуло, сердце бешено заколотилось и в висках запульсировала кровь, его переполнило желание дать в морду, с размаху, с оттягом, завалить на пол и запинать этого мордатого и холеного начальника, брызгающего слюной. В мозгу промелькнула шальная мысль:
«Эх, справиться с таким кабаном в честном поединке было бы нелегко, и если по-честному, то практически совсем не реально, но если неожиданно ударить хорошенько коленом по яйцам, и одновременно врезать справа с короткого замаха кулаком по носу, да подсечкой свалить с ног, то может быть, всё получится. Но, пожалуй, за мордобой, за драку с генералом, судом чести офицеров не отделаешься — наверняка посадят!»
Эдик подавил внезапно нахлынувшее желание и лишь крепче сжал кулаки.
«А если просто послать на….? Беззлобно, как само собой разумеющее? Сказать небрежно: да пошёл ты… И всё. И самому почти сразу пойти тоже, или куда-нибудь подальше, например, обратно в Афган! Ах, досада, война для полка завершена, недавно вывели в Термез родной горнострелковый, возвращаться-то уже некуда… Но можно просто послать, хлопнуть дверью и уйти на гражданку, правда выслугу на пенсию жалко, ведь осталось всего несколько лет потерпеть этот дурдом…»
Генерал не был ясновидящим, потому не мог прочитать мыслей и заметить нахлынувших чувств распекаемого им капитана и продолжал яростно бушевать.
— Исполнять! Немедленно! Подполковник Орлович, оставайтесь и работайте, можете меня не провожать! — рыкнул генерал в сторону начальника политотдела, хлопнул дверью, и громко топая каблуками сапог, покинул казарму.
В помещении повисла напряженная тишина, такая, что был слышен полёт последней мухи под потолком, слишком зажившейся почти до зимы. За окном продолжал громыхать громогласный голос Никулина, который за что-то распекал поспешивших за ним подручных прибывших вместе с ним с Дворцовой площади.
Начальник политотдела и весь политический аппарат уставились на Эдика.
— Что скажешь? — спросил подполковник Орлович. — Наговорился? Довыступался? Теперь исполняй приказ! И какой чёрт дернул тебя болтать о внутрипартийной демократии? Ведь я читал твои краткие наброски, в них не было ни слова…
— Экспромт! Не удержался… Так вышло…
Эдуард снял фуражку, почесал затылок и оглядел недавно приведенное в порядок помещение. Как раз именно то, что тут было раньше, могло называться сараем и бардаком, ведь предшественник, почти пенсионер ленился и ничего не делал. А теперь после ремонта тут вполне приличная обстановка! Кстати, эскиз Ленинской комнаты утверждал подполковник Орлович сам лично. И теперь этот начпо растерянно озирался и нервно теребил ухо.