Мятежный «Сторожевой». Последний парад капитана 3 -го ранга Саблина

Шигин Владимир Виленович

Ну неужели за все четыре года обучения в академии там ему не встретился ни один порядочный человек? Впрочем, у Саблина так всегда — все вокруг в дерьме, и только он в белом. Комментировать вышеприведенные саблинские пассажи даже не хочется. Изложенное Саблиным не просто тенденциозно, но и отвратительно своей ложью. И злободневные вопросы в академии на занятиях не воспрещалось задавать, и ребята у нас учились замечательные. В мою пору это были прежде всего офицеры, прошедшие Афганистан и Чернобыль, да и остальные были не хуже. Уверен, что и десятью годами раньше при Саблине офицеры в академии тоже были вполне достойными.

В Главном штабе ВМФ мы беседуем с контр-адмиралом в отставке Эдуардом Максимовичем Чухраевым. Вспоминая Саблина, с которым он четыре года проучился в академии, Чухраев называет его так же, как называл сорок лет назад — Валерой. В воспоминаниях Чухраева об однокашнике нет ни ненависти, ни злости. Наоборот,

Саблина он вспоминает с определенной теплотой. Только когда речь заходит о самом мятеже, Чухраев оценивает поведение Саблина крайне негативно. Судьба самого Чухраева сложилась вполне удачно. Службу он завершил в 1991 году заместителем начальника политического управления Тихоокеанского флота, не пожелав служить тем, кто разрушил Советский Союз. Из воспоминаний контр-адмирала в отставке Э.М. Чухраева: «С Валерой мы проучились вместе с 1969 по 1973 год. Жили также в одном офицерском общежитии на Пироговке. Не скажу, что мы были с ним друзьями, но отношения между нами были достаточно хорошие. На курсе нас училось 20 человек, и за четыре года мы достаточно хорошо изучили друг друга. Относительно Валеры, скажу, что он был мыслящим, рассудительным и неординарным человеком. Валера привлекал к себе оригинальностью мыслей, способностью к анализу, неплохо знал историю. Особую любовь он имел к философии и больше всего контактировал с преподавателями этой кафедры. Был прекрасным семьянином и, хотя ничего человеческое не было ему чуждо, очень заботился о своей супруге и сыне. Был спортивен. Мы вдвоем с ним после 1-го курса проходили практику на Камчатской флотилии АЛЛ. Два месяца жили вместе на ПКЗ, все вечера проводили вместе, беседуя на разные темы. По возрасту Валера был значительно старше меня. По натуре Валера был человеком самостоятельным. Выглядел солидно, основательно. Хорошие ровные отношения у него были со всеми, но близких друзей не было, т.к. держался всегда несколько особняком. При этом я не помню случая, чтобы даже в какой-то частной беседе он говорил какую-нибудь антисоветчину.

Курс у нас был хороший и дружный. Друг друга мы понимали отлично. Никаких недоразумений между нами никогда не было. Часто всем курсом, вместе с женами мы посещали различные спектакли, концерты, выставки, музеи, стараясь как можно больше взять для себя за время учебы в Москве. Сообща отмечали дни рождений и получение очередных воинских званий. На последних мероприятиях, которые обычно проводили мужским коллективом,

Валера бывал редко, отнекиваясь под разными предлогами. Семинары по партийно-политической работе у нас вел опытнейший вице-адмирал A.B. Комаров (с 1955 по 1958 год он занимал должность начальника ПУ ВМФ). При этом Комаров был достаточно демократичным, в тех рамках, которые были тогда возможны. Он разрешал нам открыто высказывать свои мысли относительно внешней и внутренней политики государства, организации ППР. Семинары были очень интересными, и мы на них всегда много спорили. Валера на них часто выступал со своими своеобразными, но всегда самостоятельными взглядами. Никто его за это никогда не одергивал, наоборот, подобные выступления часто перерастали в оживленные дискуссии, в которых самое активное участие принимал и вице-адмирал Комаров».

Слушал я Чухраева и диву давался, вот ведь и ребята хорошие вокруг Саблина учились, и преподаватели более чем достойные были, да и к самому нему до сих пор бывший однокашник относится с какой-то нежной печалью, как к заблудшему товарищу. Почему же тогда Саблин всех смешал с грязью — и родную академию, и своих сокурсников, и своих учителей? Откуда эта черная неблагодарность и лютая злоба?

Вспоминает контр-адмирал в отставке В.Т. Лосиков: «Начальником факультета в В ПА был контр-адмирал Павел Иванович Вырелкин, сосланный туда с должности старшего инспектора ГлавПура за излишнюю самостоятельность и превышение полномочий. Человек Вырелкин был твердый, партийный. Хорошо зная его, я могу сказать, что никаких интриг, склок между слушателями он никогда бы не устраивал, не та была личность, и не его это был масштаб — стравливать между собой мальчишек-слушателей. Поэтому я твердо убежден, что все, что написал о Вырелкине Саблин — чистая ложь».

Из автобиографии Саблина: «В академии очень издевались над всем учением марксизма-ленинизма, особенно над именем Ленина, выставляя его, где надо и где не надо, рисуясь знанием цитат, списывая конспекты с бессмертными работами Ленина, изучая его мысли по учебникам. Только вот по одному всему этому (так в тексте. — В.Ш.) можно было рассказать такой целый обличительный документ о партийно-политической работе в Вооруженных Силах (так в тексте. — В.Ш.). Изучение марксизма-ленинизма и других обычаев наук (так в тексте. — В.Ш.) организовано на уровне, на очень низком уровне... Все, что касается социализма, преподается не научно, поверхностно и в ряде случаев извращенно.

Умные

преподаватели уходят от ответа, а грубые начинают кричать, сыпать не к месту цитатами, что не место в академии с такими вопросами. Я, естественно, побаивался выходить на беседы с такими вопросами, т.к. можно было далеко зайти в споре и в итоге выйти из академии. А внутри, вообще-то, при каждой такой, при слушании таких лекций все горело, хотелось выступить в спор, искать истину, прижимать к стене в споре преподавателей по ряду вопросов».

Данный абзац скорее напоминает политический донос в духе 1937 года, а не часть биографии нормального человека.

В 1989 году нас, слушателей исторического отделения педагогического факультета, привлекли для оказания в помощи изучения расстрельных дел преподавателей и слушателей Военнополитической академии им. Толмачева на предмет их реабилитации по известному в свое время т.н. «толмачевскому делу». Мы просматривали дела, которые были свезены их архива КГБ к нам в академию, и делали из них необходимые выписки для ускорения работы. Помню, что среди самых отъявленных доносчиков оказался и отец известного демократического историка Роя Медведева, который десятками сдавал НКВД своих сослуживцев по самым ничтожным поводам. Впрочем, в конце концов, нашелся и тот, кто опередил его и написал донос и на самого доносчика... К чему я говорю, да к тому, что доносы, фигурировавшие в расстрельных делах, как две капли воды похожи на саблинскую писанину. Не хватает лишь конкретных имен, чтобы и преподавателей, и слушателей можно было эшелонами отправлять в лагеря.

Если вы думаете, что это все, то ошибаетесь!

Стучит, стучит «комсомольское» сердце у правдолюбца Саблина, и он продолжает резать «правду-матку» в своей автобиографии: «К сожалению, большинство, да почти всех слушателей, будущих политработников это (формальное отношение к марксизму-ленинизму. — В.Ш.) удовлетворяло, все с радостью брали и бойко отвечали то, что им говорят на семинарах. Да, собственно, и я отвечал, что было делать? Тоже все брал на веру. Академия меня еще больше убедила в том, что мы гнием изнутри. Даже для политработников не свято ученье марксизма-ленинизма. Оно для них как бы лопата, которой они копают свой огород личного счастья. Это ужасно. Говорят красивые фразы о партии, о любви к Родине, о долге и тут же рассказывают пошлые политические анекдоты, планируют, как лучше устроиться после академии. Именно устроиться, а не пойти служить где нужнее. Это видят, знают, чувствуют, я считаю, преподаватели, начальники всех степеней, но никого не волнует это зло. Все делают вид, что так и должно быть. И мне пришлось подстраиваться под общую массу, периодически вскипая, споря, утихать, боясь зайти далеко в спорах в этой борьбе за справедливость.

Что полезного в академии, то, что я там добросовестно изучил работы, имел возможность изучить работы Ленина, Маркса, Энгельса. Изучая их, я все больше склонился к мысли, что революционность марксистско-ленинского учения где-то оставлено далеко нашими теоретиками, как памятник старины, где-то в начале движения по пути к коммунизму, где-то в 30-х годах...

На втором курсе я зашел в тупик. С одной стороны, окрепло убеждение еще больше, что многое не так, что по моим вопросам мы отошли от учения Ленина, а с другой стороны, не имеем никаких материалов для научной работы в этой области, и поэтому невозможно ответить на этот вопрос как надо. И в Ленинской библиотеке много времени проводил. Но там тоже ограниченные материалы. В поисках истины я ушел к философским вопросам такого широкого плана и посвятил им весь третий курс и начало четвертого. Для меня понятие человечество стало более осязаемым, широким понятием. Философия помогла мне затвердиться в мыслях революционеров, причем на такой научной основе. Понял глубоко, как говорится, нутром диалектику».

После прочтения столь корявых и безграмотных фраз говорить о Саблине как об интеллектуале просто смешно!

За годы, прожитые в Москве, не нашлось у Саблина абсолютно никаких хороших воспоминаний ни о Москве, ни о москвичах. «К сожалению, — сетовал он, — в Москве я не видел щели хотя бы, в которую можно было высунуть голову, чтобы подышать свежим воздухом свободной мысли, чтобы где-то можно было высказывать свои мысли, поговорить. Были попытки найти мыслящих людей вне академии. Год я вел группу партшколы на заводе “Динамо”, пытался вызвать на откровенность некоторых рабочих. Но что они — критикуют начальство заводское, порядки, но не более... Стал членом общества “Знание” от Краснопресненского райкома партии, ездил с лекциями по Москве... Чувствовал... когда читал лекции, отчуждение аудитории, когда говорил о цифрах пятилетки, призывах партии... Была встреча у меня с начальником цеха завода “Динамо” в домашней обстановке. Оказался мелким человеком... Пытался встретиться с поэтом Евтушенко. Мне нравится его гражданственная стихия. Но он также уклонился от встречи, так как собирался улетать в Японию...»