Мятный поросенок

Бодэн Нина

– Глянь-ка, Тео, а вот идет эта миссис Багг.

Она приближалась к ним своей странной ползучей походкой, а рядом с ней - долговязый мальчик. Мама сказала:

– Обожди, Джеймс, мы теперь не можем уехать: она решит, что мы ее игнорируем. Еще минуту, только перекинусь словечком с этой бедняж­кой.

Полл припомнила, что миссис Багг тоже так называла маму: «Бед­няжка Эмили». Но у мамы это прозвучало по-доброму, не то что у той. Миссис Багг оперлась рукой о край двуколки и оглядела маму своими колючими зелеными

глазами. Потом папу. Потом проговорила:

– Так вы, значит, покидаете нас, Джеймс?

Отец улыбнулся:

– Еду по делам, миссис Багг. Как вы поживаете? Как ваш Ной?

Ной был высокий крупный парень с маленькой головой и ушами ма­ленькими, как у его матери. Глаза тоже зеленые, но побольше и посвет­лей - как спелый садовый крыжовник.

Миссис Багг сказала ему:

– Скажи что-нибудь, Ной.

– Привет, - сказал Ной и уставился в землю.

Мама весело заговорила:

– Ной, кажется, ровесник Тео. Помню, Сара приезжала к нам, когда Тео только родился, и сказала, что у тебя тоже сын. Наверное, они будут учиться в одном классе. Тебе нравится ходить в школу, Ной?

Ной глянул на нее сквозь свои белесые ресницы и хихикнул.

Миссис Багг сказала:

– Неужели Ной и твой Тео одногодки? Прямо не верится. Мой та­кой здоровенный детина, а твой вон какой субтильный. Наверное, тебе не раз пришлось поволноваться, выживет ли он.

Ной опять хихикнул себе в кулак. Его глаза-крыжовины следили за Тео, который отвернулся, делая вид, что не слушает.

– Тео маленький, но крепкий, - сказала мама, - и он подрастет, дай срок. А ты, Мериголд, по-прежнему работаешь у мистера Маллена? Он все такой же старый выжига? Минуту назад, когда мы с ним тут толкова­ли, он казался совсем не страшным. Даже наоборот, что он, что я - такие взаимно вежливые! «Да, мистер Маллен», «да-да, миссис Гринграсс». Сделал мне шляпой, вот так, весь мягкий, как мякиш, а я вдруг вспомнила, как он, случалось, вдруг свирепел и врывался к нам в мастерскую, орал, и ругался, и махал тростью, потому что мы, швеи, девчонки, бывало, шумим больше, чем ему нравилось. И как мы иногда доводили его нарочно. В общем, я старалась изо всех сил сохранить серьезное выражение лица.

– А вот мне теперь и стараться не приходится, - сказала миссис Багг.
– Я, в моем положении, не могу себе позволить смеяться над стари­ком Малленом. Да и одеваться с иголочки каждый будний день и разъезжать в экипажах.

Она опять покачала змеиной своей головой, рассмеялась с присвистом - это, мол, шутка, не более. Но Полл знала: это злоба, и ничто иное. А у мамы улыбка сошла с лица.

– Но ты ведь знаешь, Мериголд: все мое семейство я обшиваю свои­ми руками, а эта двуколка напрокат взята.

Вид у мамы был расстроенный, пристыженный, и Полл так обозлилась на миссис Багг, что, кажется, пришибла бы ее на месте. Двуколка катилась по

пригородным проселкам, сытый пони бил копытами - хоп-хоп-­хоп - по мягкой пыли; все разговаривали без умолку и хохотали вовсю, лищь для того, чтобы поддержать друг дружке настроение. После миссис Багг все чувствовали себя недоумками, которые ни с того ни с сего вырядились по-воскресному, как на парад, себя показать. Словом, ребята, все четверо, были только рады, когда поход наконец кончился и дву­лка остановилась у их дома. Папа вместе с мальчишками отправился возвращать экипаж фирме «Ангел», Лили, не промолвив и слова, убежала в дом тети Сары, а Полл вслед за мамой поднялась к ней в спальню.

Стягивая перчатки, Эмили Гринграсс проговорила, обращаясь то ли дочке, то ли к самой себе:

– Что ж, поделом мне, дуре: расфрантилась, будто леди, а у самой ни гроша за душой.

Откалывая и снимая шляпу перед зеркалом и втыкая в тулью длинныe булавки, она сама себе состроила гримасу. Полл подошла к ней сзади, глянула на мамино отражение и даже перепугалась:

– Мама, не плачь!

– Да нет, - ответила мама, - я ничего.

Но голос у нее дрожал, а когда она обернулась и прижала дочку к себе, Полл слышала, что дыхание у мамы прерывается и китовый ус поскрипывает в ее корсаже. Тогда Полл тоже немного поплакала, для солидарности, пока мама не сказала:

– Все, довольно. Кончаем оросительные работы. Только бы папа не догадался, какие мы обе дурехи. Ему и без того нелегко оставлять нас всеx, а тут мы еще свалим на него свои печали. Нет уж, сделаем-ка веселые лица, чтобы он уехал с легкой душой.

ГЛАВА 3

Всю мебель, оставшуюся от их лондонского жилья, поставили в маленькой гостиной. Ценные вещи были проданы - круглый ореховый стол, и дедушкины часы, и красивые, в стиле «чиппендель», стулья. Остался только книжный шкаф, отделанный бронзой и с потайным ящиком, который сам выскакивал, если нажать кнопочку сбоку. Шкаф перевезли в Норфолк, а заодно мамину ножную швейную машинку и старый кожаный диван, который в лондонском доме помещался на кухне - чересчур обшарпанный для гостиной.

– Поставим-ка его под окошком, - сказала мама.
– Будет наш наблю­дательный пост.

Все коттеджи на их улице имели позади маленький садик, а фасадами выходили на Маркет-сквер. И этот диван, если встать коленками на его скользкую кожу, был как ложа в театре: за окном все время что-нибудь разыгрывалось - люди шли, кто в магазин, кто в церковь, кто в общест­венную пекарню печь пироги; сновали повозки фермеров и цыганские ки­битки; охотники спускали здесь своих собак; оркестр Армии спасения иг­рал дважды в неделю, а то и чаще; облаченный в мантию городской глашатай выкрикивал сперва: «Слушайте! Слушайте!», а потом зачитывале объявление.