Мятущаяся душа Джимми Твиста

Бетке Брюс

Джимми Твист появился утром первого июля. Я помню это, потому что мы со Старым Дакбери тем утром сидели на крыльце и говорили о какой-то ерунде. Дакбери — бывший солдат, одна из тех живых реликвий империи, которые должны быть провозглашены частью национального культурного наследия и быть доступны только по выходным и праздникам. Высокий, тощий, как скелет, с густыми седыми усами и такими же волосами. Он говорил, что служил во время Бурской войны, служил в Бирме, служил в Нормандии… Я не удивился бы, если бы он заявил, что служил при Ватерлоо.

Каждое утро

мы со Старым Дакбери сидели на крыльце, болтали и пили пиво. Было тяжело с ним разговаривать, потому что он все время перескакивал с одной войны на другую, но в этом было виновато пиво, поэтому я терпел. В то утро Дакбери рассказывал о какой-то девушке, встреченной им в Париже, а я вежливо кивал и думал, что хорошо бы взять гитару и что-нибудь сыграть (от старых привычек сложно отказаться), когда самая побитая в моей жизни машина врезалась в тротуар и полдюжины чернокожих вышли оттуда.

— Черт возьми! — заорал Дакбери. — Проклятые ниггеры!

За нашей спиной миссис О’Грейди открыла дверь:

— Следите за языком, мистер Дакбери!

Она со всех своих маленьких толстых ножек бросилась вниз по ступенькам и заговорила с чернокожими:

— Я отперла дверь. Можете войти. — Большинство из них взяли багаж из машины и послеовали в указанном направлении.

— Миссис О’Грейди! — взревел Дакбери. — Я мирился с китайцами, пакистанцами и черт знает кем еще, кому вы позволяли здесь остановиться, но если вы думаете, что я буду жить в доме, полном ниггеров…

Я восхитился нашей хозяйкой: она топнула ногой в тапочке и испепелила Дакбери взглядом, но сказала тихим и мягким голосом:

— Это наш новый постоялец, мистер Твист. Он будет жить в мансарде. Вы ведь не будете с ним грубы, мистер Дакбери?

Пока она говорила, на тротуар сошел водитель, и я узнал того самого ямайца, которого я видел на пароме.

— Я съезжаю! Клянусь! — Дакбери поднялся, вырвал из моей руки недопитую кружку пива и устремился в дом.

— Не обращайте внимания, — скзала она Твисту. — Дакки громкий, но безобидный. — Потом она повернулась ко мне: — Мистер Твист, позвольте представить вам еще одного нашео постояльца. Мистер… — Она на секунду остановилась. — Стиг. — Она никогда не могла себя заставить называть меня «мистер Боллок».

— Здравствуйте, — сказал я. — Похоже мы встречались. — Он смотрел на меня ничего не выражающим взглядом. — На пароме в Ширнесс? — Еще один такой же взгляд. — Извините, я, похоже, ошибся. Я сменил тему: — В любом случае, Дакбери съезжает всякий раз, когда кто-нибудь сюда въезжает. Слышали бы вы шум, который поднялся, когда въезжал я! — Я засмеялся и, к стыду своему, обнаружил, что смеюсь один.

Через несколько секунд тяжелого молчания Твист сказал:

— Понимаю. Он думает, что мы с тобой — одно и то же. — Он вежливо рассмеялся и повернулся к миссис О’Грейди. — Извините. — Он улыбнулся мне и поспешил вверх по ступенькам.

Вот так мистер Твист пришел по мою душу. Он был очень странным соседом. У меня было кое-какое взаимопонимание с другими жильцами миссис О’Грейди. Даже банковский клерк с первого

этажа знал меня, хотя он и отворачивался и принимал недовольный вид каждый раз, когда я проходил мимо него. Когда я один раз встретил Твиста на ступеньках, он просто сидел там и пел на непонятном языке, не замечая меня. Если запах вокруг него был запахом гашиша, это был самый крепкий гашиш, который я когда-либо нюхал: у меня кружилась голова, когда я проходил мимо.

Эта встреча на ступеньках была необычной еще и потому, что по мере того, как лето кончалось, Твист спускался из мансарды все реже, а потом и вовсе перестал спускаться. Вместо этого группы чернокожих проходили мимо нас в неурочные часы, чтобы проведать его, и переговаривались там тихими голосами. Иногда я слышал отдельные слова: «раста», «гореть», «смерть», но ничего не понимал.

Потом я ачал слышать музыку. Это была странная, дикая музыка, которую скорее чувствуешь, чем слышишь. Пульсирующий ритм пробуждал во мне странные желания; я мечтал так играть! С этой странной музыкой и моей привлекательной внешностью я бы сделал состояние!

Дакбери не собирался терпеть нового жильца:

— Ему нельзя доверять! — кричал он миссис О’Грейди. — Я дрался против мау-мау и я знаю их лучше тебя!

— Заткнись! — кричала она в ответ. — Если тебе не нравится музыка, включи телек!

Один раз, когда мы с Дакбери сидели на крыльце и пили холодный джин, он сказал:

— Знаешь, Стиг, было не очень умно со стороны правительства открыть империю для иностранцев. У нас маленький остров, и места едва хватает для нас, англичан.

Я улыбнулся (Дакбери понадобился месяц, чтобы включить меня в число «нас, англичан») и сказал:

— Я так понимаю, вам еще не дает покоя наш сосед-ямаец.

— Я не верю, что Твист — американец. Он скорее гаваец, — сказал он, теребя усы.

— И что? — спросил я.

— И ЧТО?! — набросился он на меня. — Откуда, ты думаешь, происходит вуду? А этот человек открыл храм вуду прямо у нас над головами. Каждую ночь они совершают какие-то ритуалы, я даже слышу музыку.

— Мне нравится эта музыка, — мягко сказал я.

— Да? Вот в чем проблема! Они очаровывают вас своей дикой музыкой! — Я поставил пиво и встал. Я не мог выносить этого фанатика. — Попомни мои слова! — Голос Дакбери меня преследовал: — Эти ниггеры только и хотят, что перерезать вам горло и сплясать на могиле белой цивилизации!

Я поднялся к себе, достал гитару и сыграл несколько аккордов. Если сказать правду, музыка Твиста не давала мне покоя. Она казалась гипнотической, она была гораздо лучше бьющего по ушам панк-рока, который я играл. Вдруг я обнаружил, что меня так и тянет подняться на чердак к Твисту. Я отогнал эту мысль и еще немного поиграл.

Через несколько дней моя группа давала небольшой концерт, поэтому в три ночи я никак не мог заснуть. Я вертелся в кровати, усталый, но все еще напряженный, как струна. Я слышал музыку сверху, теперь она как будто была громче, звала меня, играла на струнах моей души… Я сел в кровати. Мне нужно знать.