Мыс Раманон
Шрифт:
— Вить, может, не надо?..
— Чего? — не понял он, зорко глядя в провал ворот, у левого края которых, рядом с желтой будкой, стоял вооруженный вахтер — проверял бумаги у въезжавших в порт и выезжавших шоферов. — Главное, туда попасть, — шепнул он и указал на грохочущий причал за воротами: — Следи, делай, как я, по-моряцки. Вон видишь грузовик? Как загородит рылом ворота — прыгаем в кузов. — Он оттолкнул дрогнувшую руку Русика. — Ну, не трусь. Порт не страшнее Страхпома.
Машина поравнялась с ними, затем немного прошла вперед, притормаживая перед вахтером, и они вскарабкались в кузов. Борта были
Выпрыгнули под стрелой крана, уже державшего на тросах контейнер, юркнули к навесу цинкового пакгауза и не спеша зашагали в конец причала, где между пирсом и волнорезом густо набились самые разные суда.
— Вон он, твой «Орел», — сказал Витька. — Пришвартовался вторым бортом, любуйся и радуйся!
Да, вторым от причала, за таким же ржавым, огромным, с высокой рубкой в самой корме танкером, стоял «Орел». Название было написано еще по-иностранному. И на каждом спасательном круге, даже на палубных ведрах выведено белой краской: «Орел». Русик впервые видел так близко танкеры и удивился их громоздкости и неуклюжести. Казалось, они вовсе и не корабли — какие-то железные, непонятной формы плавающие понтоны, а ведь издали, когда смотришь с берега, танкер похож на длинную торпеду, четкий, разумный весь, с мощным буруном перед носом.
— Глянь, тебе повезло,— толкнул его локтем довольный Витька. — Команда не разбрелась, недавно ошвартовались. Пошагали в гости.
На ходовом мостике, сцепив руки за спиной, неспешно похаживал толстый моряк в галстуке и белой фуражке; иногда он брал мегафон и что-то кричал на палубу громко, непонятно. Матросы, одетые в синюю робу, скручивали круглыми бухтами канаты, стопорили лебедку, убирали ведра, ящики. Вот уже и нет никого, команду словно волной смыло, попрятались в кубрики, лишь выхаживал степенно багроволицый моряк по краю мостика.
С причала на борт танкера был переброшен деревянный трап, Витька ступил на него и, видя, что Русик трусит, схватил его за руку. Они прошли по гулкому железу первого танкера, а на «Орел» перепрыгнули: суда стояли, тесно притертые бортами, их разделяли только резиновые баллоны-кранцы. Тут же сверху обрушился мегафонный гром:
— Куда направился детский сад?
В тишине, звонкой от плескавшихся где-то внизу маленьких волн, прозвучал тоненький голос — Витька сложил ладони рупором, крикнул, задрав голову:
— Нам матроса первого класса Задорожко! Сын к нему пришел! По очень важному делу, товарищ капитан!
— Боцман Задорожко! — рявкнул мегафон. — На выход!
Не успел Русик толком осознать и порадоваться за отца — он ведь теперь боцман! — как появился моряк в кителе, мичманке, черных наглаженных брюках (успел, видно, переодеться для берега), издали, от надстройки, глянул в их сторону и, явно ничего не понимая, медленно приблизился к ним. Был он невысокого роста, зато плечист, с крупной головой, крепкой шеей, загорелый — сквозь загар на щеках и носу еле заметно проступали конопушки, из-под мичманки рыжел жесткий чуб.
— Он, — шепнул Витька. — Твой.
Моряк минуту смотрел
— Вы к кому, ребята?
— К вам, товарищ боцман! — сказал громко Витька и подтолкнул Русика, замершего, одичалого, распустившего губы в глуповатой и счастливой улыбке. — Это ваш сын, Руслан по имени.
Резко выпрямившись, будто его обидно оттолкнули, моряк закинул за спину руки — к нему уже тянулся Руслан, чтобы крепко пожать ладонь отцу-боцману, — глаза у него притухли под беловатыми ресницами, губы сжались, кажется, чуть побелели и, почти не шевелясь, выговорили:
— Так. Понятно. Тебя мать послала? Да?
— Не-е... — не слыша себя, вымолвил Русик.
— Чего ей надо? Ну? Говори?
— Мы сами, честное слово! — Витька вплотную подошел к боцману, ткнул себя кулаком в грудь. — Он хотел вас увидеть, говорит: папа очень нужен.
— Вспоминаю, ты Витька-дуроход с Шестнадцатой. Ты все и придумал. Теперь слушай сюда. — Боцман положил короткие, тяжеленные руки на тощие Витькины плечи, повернул его спиной к себе, скомандовал: — Шагом арш! И не оглядываться!
Витька послушно двинулся к борту танкера, а Русик, все еще держа на губах улыбку, чего-то главного не осознавая, чему-то не веря, ловил взгляд отца — ему чудилось, вот сейчас он посмотрит на него, узнает, скажет: «Привет, Русик!» — пригласит в каюту... И отец глянул на него притухшими, придавленными белесыми ресницами глазами, блеснувшими лишь на мгновение, сказал почти совсем спокойно, даже заботливо:
— Скажи матери — деньги скоро получит, переведу. Задержал. Долго в плавании был. Иди.
Возле борта Витька схватил ладонь Русика, помог ему перепрыгнуть на соседний танкер. Они побежали к трапу, гремя ботинками по железной палубе, а позади слышался смех, улюлюканье собравшихся вокруг боцмана матросов:
— Держи их за уши!
— Ах, зайцы соленые!
— В комендатуру их!
— Пусть утикают. Таким любые заслоны нипочем!
На пристани Витька остановился, сжал чумазый кулак и погрозил гоготавшим «орловцам», среди которых уже не было боцмана; толстый белый капитан, похожий на моржа, медленно спускался по железному трапу, ухмыляясь в седые усы.
До ворот порта они шагали в медленном потоке груженых машин, ворота проскользнули, когда впритык остановилось несколько грузовиков и вахтер делал выездные пометки шоферам.
Сели в автобус, сошли на улице Дерибасовской. Отдохнули под деревьями возле фонтана: водяная пыль освежала, как мелкий дождичек в солнечный день. Платаны никли от духоты, стриженая травка сверкала росой. Витька, вольготно подремав минут десять, сказал, вяло отринув ладонью что-то невидимое:
— Официальная часть закончена. Перейдем к нормальной жизни. — И запел, озирая уличную толчею: — «Как на Дерибасовской, угол Ришельевской, в девять часов вечера разнеслася весть...» Кстати, ты знаешь, кто такой был Дерибас? Феринка-малютка! А живешь в таком великом городе. Дерибас был второй человек после Кутузова, понял? Наполеона чуть в плен не взял. Знать надо народных героев!