Мыши Наталии Моосгабр
Шрифт:
– Я выпила бы еще немного кофе, – сказала она, – может, посидим еще в зале? Я хотела бы кое о чем спросить вас.
И Оберон Фелсах кивнул и вышел через стеклянные двери в зал.
– Моя судьба, – сказала госпожа Моосгабр, когда уже снова сидела в парчовом кресле, – моя судьба была в том, что у меня родилось двое неудачных детей.
– Пожалуй, это не так, – улыбнулся Оберон Фелсах, снова расположившись в кресле, – не может этого быть. Расскажите.
– Не может? Ну что ж, расскажу, – госпожа Моосгабр посмотрела на сахарницу, – сын был уже три раза в тюрьме, в последний раз целых три месяца, за что – по сей день не знаю, дочке, видно, тоже туда дорога. Недавно она вышла замуж за каменщика Лайбаха и уже с ним развелась. Озорничали они с малолетства,
– Сейчас Охрана переехала, – сказал Оберон Фелсах в кресле совершенно спокойно и посмотрел на госпожу Моосгабр, – бывшее здание превращено в тюрьму.
– Угу, – кивнула госпожа Моосгабр и посмотрела на звонок, – Охрана теперь в Керке. Хотели сделать тюрьму еще из приюта в одной боковой улочке, потому что там тоже решетки на окнах.
– А ваши дети, – улыбнулся Оберон Фелсах, – живут у вас?
– Нет, – покачала головой госпожа Моосгабр, – заходят иногда, а потом чинят зло. Однажды делили меж собой краденое, думаю, ограбили кого-нибудь возле кладбища у Филипова, там по ночам творятся странные вещи. Однажды пригласили меня в ресторан, а сами удрали. В другой раз спрятали у меня посылки, ворованные в метро на станции «Кладбище», а то как-то надули меня с газетами, люди камнями меня едва не закидали, осталась у меня одна веревка. А еще раз хотели спустить меня в какой-то колодец, чтобы я достала оттуда клад для них. А на днях на могилу, за которой я ухаживаю, поставили плиту с моим именем. Дочь Набуле развелась, и я совсем не уверена, что она снова захочет выйти замуж. Госпожа экономка опять идет, – сказала госпожа Моосгабр, глядя на темную дверь у лестницы.
Оберон Фелсах встал, подошел к стене и нажал кнопку.
– Боюсь, – простонала экономка в кружевном фартуке и чепце, простонала издалека, даже не подходя к столу и креслам, – боюсь, что студенты не придут. Большая демонстрация, передавали по радио.
– …в последний раз призывает граждан разойтись, – как раз говорил голос в стене, – в ином случае будут приняты чрезвычайные меры, будет пущено в ход оружие. Необходимо, – говорил диктор, – чтобы государственный праздник, день рождения вдовствующей княгини правительницы Августы, прошел достойно, как и в прошлые годы. В провинции, где люди начитанны, образованны и умны, царит полное спокойствие. В княжеском дворце проходит заседание, ожидают появления министра полиции Скарцолы…
– Вот видите, – сказал Оберон Фелсах и улыбнулся госпоже Моосгабр, – там его еще нет. Министр полиции на заседание пока не пришел. Возможно, он сейчас в Кошачьем замке, – улыбнулся Оберон Фелсах, – в Кошачьем замке в предгорье, самолетом туда всего час. Но одно очевидно, – сказал Оберон Фелсах ясным, твердым голосом и странно посмотрел на дверь зала, – полиция хранит молчание. Полиция молчит, и между армией и ею может произойти… – он посмотрел на дверь зала, – схватка.
Экономка снова покинула зал, исчезнув за одной из темных дверей, а госпожа Моосгабр быстро кивнула и сказала:
– Вы знаете толк в этих оккультных науках. Наверное, знаете и что предсказывают звезды об этом событии? Наша привратница, – сказала госпожа Моосгабр, – этим очень интересуется.
– Звезды предсказывают странные вещи, – Оберон Фелсах выключил радио и снова сел в кресло, – звезды предсказывают потрясающие перемены. Раппельшлунд определенно знает об этом и потому призвал армию. Призвал армию, чтобы оказывать происходящему сопротивление. Я же вам сказал: все, что впереди, можно одолеть и изменить, – Оберон Фелсах улыбнулся и прошелся ладонью по длинным черным волосам, – изменить нельзя только то, что уже произошло.
– Когда дочка выходила замуж, – сказала госпожа Моосгабр и осторожно отпила еще немного кофе, – на ее свадьбу я напекла пирожков. Я пекла их целый день, положила туда ваниль, изюм и
– А эту шляпу, серьги, бусы вы на свадьбу не надевали? – спросил Оберон Фелсах с большим любопытством, хотя, возможно, это просто показалось, и посмотрел на госпожу Моосгабр.
– На свадьбу я их не надевала… – покачала головой госпожа Моосгабр и оглядела зал: красные светильники в руках у скульптур под лестницей, расщепленный стебель фонтана, свою большую черную сумку и завязанный веревкой сверток у стены, – на свадьбу я их не надевала. А эти студенты живут у вас давно?
– Давно, – кивнул Оберон Фелсах, – это сыновья друзей из провинции. Учатся здесь в высшей школе.
– Я тоже знала одних студентов, – сказала госпожа Моосгабр, – что покупали у моей дочери в лавке – до того, как ее оттуда выгнали, – магнифон. Они тоже жили в какой-то прекрасной вилле у одного богатого купца. Были на дочериной свадьбе. Я сидела рядом с ними.
– Наши никогда магнитофона не покупали, – сказал Оберон Фелсах, – это совершенно точно. Он им ни к чему, здесь у них радио, телевизоры и все, что душе угодно. Магнитофон у них наш.
Оберон Фелсах с минуту помолчал, глядя на госпожу Моосгабр. На ее шляпу, на разноцветные бамбуковые шары под шеей, на серьги, на красные подвески на длинных блестящих проволоках, глядел он и на ее красно-белые щеки, на крашеные губы и брови, а госпожа Моосгабр осматривала зал, особо приглядываясь к расщепленному стеблю фонтана. Потом снова потянулась белой перчаткой к чашке и снова немного отпила. За то время, что была здесь, она отпивала из чашки много раз и пока еще не доливала ее. Но она об этом не думала. В те минуты, когда Оберон Фелсах молча смотрел на нее, ей казалось, что он как-то странно улыбается. Он улыбался странно с самого начала, но теперь у госпожи Моосгабр создалось впечатление, что улыбается он еще более странно, хотя объяснить себе это она не могла. «Может, он потому так улыбается, – подумала она, – что понял, как я обеспокоилась, когда он стал смотреть на дверь. Всякий раз после новостей смотрел… может, понял, что я слежу за ним. Он и в самом деле говорит как взрослый, как писатель, но…» И вдруг госпоже Моосгабр пришла в голову совершенно новая мысль. У нее вдруг сложилось впечатление, что все слышанное об этом мальчике от госпожи Кнорринг и от его отца-оптовика никак не соответствует действительности. Никак не соответствует тому, каким он ей представляется на самом деле. Дескать, упрямый, дерзкий, нуждается в дисциплине… Госпожа Моосгабр делала вид, что не замечает его улыбки. Но мальчик наконец сказал:
– Вы, я видел, пришли в прекрасной странной шубе. Она полосатая, как тигриная шкура, а вокруг шеи огромная грива.
– Я ее редко ношу, – сказала госпожа Моосгабр быстро.
– Но сегодня вы надели ее, – сказал Оберон Фелсах, – наверное, потому, что шли к нам и что сегодня государственный праздник. А теперь послушайте… – Оберон Фелсах вдруг улыбнулся и посмотрел на дверь зала, – теперь послушайте. Теперь послушайте, – он посмотрел на дверь зала, и его черный взор над бледным лицом засверкал, – студенты уже здесь.
И только он это проговорил, как дверь зала открылась и на пороге появились два молодых человека.
Оберон Фелсах встал с кресла, его бледное лицо осветилось радостной улыбкой.
– Боже, как вы угадали, – изумилась госпожа Моосгабр.
Меж тем студенты уже вошли в зал – свои красивые плащи они не сняли, а лишь расстегнули. У них были тонкие, довольно возбужденные лица, и все-таки – госпожа Моосгабр это заметила, – все-таки они были совершенно спокойны. Вдруг у госпожи Моосгабр замерло сердце. В свете хрустальных люстр зала стоял перед ней молодой человек в темном клетчатом пиджаке и шелковой рубашке – Лотар Баар, а рядом – его друг Рольсберг. Два студента со злополучной свадьбы Набуле.