Мыши
Шрифт:
Я сошла с последней ступеньки, и момент — наш последний шанс? —был упущен.
Он загнал нас в гостиную и включил свет. После теплой постели было холодно, и меня начала бить неконтролируемая дрожь. Мама инстинктивно обняла меня и принялась растирать мое тело, пытаясь согреть, но дрожь не унималась. Я поняла, что дрожу не от холода. Я дрожала от страха.
— Стоять здесь! — рявкнул он. — Не дергаться, иначе получите это!— И он яростно замахнулся на маму ножом, так что зубчатое лезвие проскочило всего в нескольких дюймах от ее левого глаза.
Он с трудом прошагал в столовую, словно
Я слышала, как он бессвязно бормочет что-то себе под нос, роясь в ящиках серванта и антикварного бюро. Его движения становились все более резкими, и вот уже на пол полетела чаша с ароматической смесью, и поздравительные открытки взмыли в воздух, словно стая бумажных птиц, а ваза с сухоцветами рассыпалась осколками на паркете. И все это время он продолжал бубнить что-то, перемежая это детскими смешками и взрывами грубой брани.
— Что он ищет, мама? — прошептала я.
— Не знаю, милая. Я не уверена, что он и сам знает. Не волнуйся. Он сейчас уйдет.
Прислушиваясь к тарабарщине, доносившейся из столовой, я вдруг осознала, что разбойник на самом деле вовсе не с нами, не в коттедже Жимолость, он пребывает в своих галлюцинациях, навеянных алкоголем или наркотиками — бог знает, чего он там принял. Все, что его окружало — мы с мамой, дрожащие от страха, ящики, которые он выдвигал из бюро и вытряхивал на пол, — было для него всего лишь сном. И не имело никакого отношения к реальности. Он мог искромсать нас своим охотничьим ножом, и для него это не имело бы ровно никакого значения, потому что мы для него не существовали, мы были просто призраками; его мысли, разум были усыплены наркотическим зельем. А уж я-то очень хорошо знала, кого порождает сон разума.
Подняв голову, я увидела, что он направляется к нам, волоча за собой два стула. Он поставил их спинками друг к другу и приказал нам сесть.
— Сейчас поиграем в «музыкальные стулья», — сказал он и разразился хохотом, как будто выдал нечто необычайно остроумное. — Да, точно, — продолжил он, — поиграем в «музыкальные стулья». Как в школе с учителем. Ла-ди-ла-ди-ла-ла. Стоп! Кто остался без стула? Я на стуле! Кто остался без стула? Я на стуле! Ла-ди-ла-ди-ла-ди-ла!
Очередным взмахом своего ножа он указал нам наши места. Мы неохотно разжали объятия и послушно уселись. Я тотчас пожалела об этом, потому что теперь совсем не видела маму — только камин и пианино, — и почувствовала, как усилился страх и в груди поднялась паника. Я закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь остановить надвигающуюся истерику.
Грабитель стоял всего в нескольких шагах от меня и молчал, словно актер, вдруг забывший свой текст. Его веки снова задрожали, и глаза закатились, так что я видела только молочные белки. И в следующее мгновение его голова опустилась на грудь, как будто он заснул стоя. Нож повис в его вялой руке, удерживаемый лишь кончиками пальцев.
Я уставилась на него, ожидая, что он вот-вот очнется ото сна, но этого не случилось. Он был неподвижен, как механическая игрушка, у которой кончился завод. Если я
Но его веки медленно разлепились, серые радужные оболочки с узкими зрачками вернулись на свое место, и он в упор уставился на меня. Он рассеянно улыбнулся и причмокнул губами, как если бы очнулся от глубокого сна и ощутил неприятный запах во рту. Его рука снова крепко сжала нож. Он поднес его к лицу и тыльной стороной ладони вытер слюну, бежавшую по подбородку.
Я безнадежно опоздала. Снова опоздала.
— Так вот, — медленно произнес он, начиная вспоминать, где находится. — Значит, играем в «музыкальные стулья».
Он полез в карман и достал спутанный моток веревки.
13
— Вам совсем необязательно связывать нас, — сказала мама, стараясь сохранять спокойствие и благоразумие. Но я улавливала страх в ее голосе. Если бы он связал нас, мы были бы полностью в его власти; мы даже не смогли бы убежать, вздумай он взяться за нож. Мы были бы беспомощны, как индейки, которых я видела на рынке перед Рождеством, связанные в грязном углу, смиренно ожидающие взмаха мясницкого топора. — В самом деле, это лишнее, — продолжала мама. — Мы не собираемся оказывать сопротивление. Берите все что хотите — в моей спальне в красной шкатулке лежат драгоценности, а под матрасом деньги. Возьмите их. Мы не будем звать полицию. Обещаю.
Юноша замер, вид у него был какой-то растерянный. Возможно, он обдумывал ее слова; а может, наркотический полет увлек его в смертельно опасный вираж на головокружительной скорости.
Потом он рассмеялся, снова отер рот рукой и начал обматывать веревкой запястья мамы.
— Я все-таки свяжу вас, — сказал он. — Для этого я и принес веревку.
Он опустился на колени и связал ей ноги, после чего на четвереньках подполз ко мне. Он долго связывал мне ноги, явно увлекшись процессом. Я наблюдала за тем, как дергается его сальная голова, и старалась не вдыхать его зловонный запах. Когда он покончил с моими ногами, то обнаружил, что использовал почти всю веревку. Тогда он схватил мои запястья, грубо рванул на себя и туго замотал их оставшимся обрывком веревки. Хватило лишь на то, чтобы завязать крохотный узел.
— Ну вот, — удовлетворенно произнес он, — теперь вы точно никуда не денетесь!
Он медленно поднялся с колен, тяжело дыша. Прижав руки к животу, он сморщился, словно его мучила тошнота. В следующее мгновение он громко отрыгнул.
— Прошу прощения, леди, — сказал он. — Прошу прощения, мадам. Madame.Не надо было есть яйца. Они явно протухли.
Последовало долгое молчание. Невыносимо долгое. Я не видела его, но чувствовала, что он стоит перед мамой. Я попыталась подглядеть через плечо, но он был в мертвой зоне, строго у меня за спиной, так что даже краем глаза мне не удалось его увидеть. Он собирается ударить ее ножом,подумала я. Прямо сейчас начнется убийство. Он убьет ее, а потом убьет меня. Он пришел сюда не воровать. Он пришел убивать. Он перережет нам горло в нашей собственной гостиной. Эта мерзкая свинья перережет нам горло.