Мыши
Шрифт:
Нотариальное оформление сделки прошло на удивление быстро, и в конце января мы переехали в коттедж Жимолость. Это был один из тех непредсказуемых зимних дней, когда небо пугает нависающими черными тучами, а в следующее мгновение ярко светит солнце, будто возвещая о приходе весны, — но его тут же затягивает мрачными облаками, которые несут с собой пронизывающий ветер вперемешку с холодным дождем.
Грузчики, жующие жвачку и распространяющие вокруг себя острый запах пота, шлепали по коттеджу в своих грязных ботинках, отпуская тяжеловесные намеки на то, что у них пересохло во рту и они «умирают — так хотят чашку чая». Мама послушно вынесла на подносе кружки чая с молоком, положила в них по три-четыре ложки сахара, как было указано, и грузчики уселись пить чай и курить прямо
Они заставили ее расплатиться наличными — не забыв включить и те полчаса, что они распивали чаи и передразнивали ее «аристократический» акцент, — и наконец уехали, оставив после себя кучу сигаретных окурков, разбросанных среди цветов.
Я нисколько не жалела, что променяла роскошный дом в городе, где прожила почти всю свою жизнь, на скромные удобства коттеджа Жимолость. Тот дом перестал быть для меня родным, как только началась тяжба с разводом; потом он стал просто семейным домом —лакомым куском, который адвокаты с обеих сторон разыгрывали между собой как шахматную партию. А семейный домне может быть счастливым.
О том доме у меня сохранилось слишком много воспоминаний — и хороших, и плохих. И я не могла сказать, что было больнее вспоминать: как отец, переодетый в Санта-Клауса, вручал мне, семилетней, маленького золотистого хомячка, который дрожал в его руках; или как спустя семь лет отец, в стельку пьяный, ломился в дверь, требуя «отдать» меня на уик-энд, потому что была его очередь; или пятнадцатилетнюю годовщину свадьбы родителей, когда они танцевали в гостиной, щека к щеке, перед своими друзьями под музыку Эрика Клэптона; или как отец, спустя еще три года, оттолкнул маму с такой силой и злостью, что она упала на пол и сломала себе палец. В той самой гостиной…
Была еще одна причина, почему я с облегчением покидала семейный дом, причина, в которой мне горько было признаваться даже самой себе. Дело в том, что я продолжала любить своего отца. Несмотря на то что он так подло обошелся с нами, несмотря на все мои усилия мысленно очернить его, разорвать кровные узы было непросто. Все в этом семейном доменапоминало о другом отце, добром и веселом, с кем мне когда-то было так хорошо. Это был и уютный шалаш в ветвях старого бука, который он построил для меня, когда мне было лет шесть или семь; и красивые книжные полки, которые он повесил в моей комнате, когда я перешла в старшую школу; и коллекция «детской классики» в кожаных переплетах, которую он привез мне из Лондона (это отец вдохновил меня стать писателем, онпосеял то семя). В гараже, который он переоборудовал в спортзал и где до сих пор витал легкий запах его пота, сохранилась мишень для игры в дартс, за которой мы провели столько счастливых минут.
Но, наверное, самое болезненное воспоминание об отце накатывало каждый раз, когда я подходила к зеркалу — и видела его карие глаза, обращенные на меня. Я не могла сказать, что была так же близка с отцом, как с матерью, но бывали у нас моменты особой нежности — скажем, когда он подбрасывал меня, малышку, высоко вверх, — и тогда мне казалось, что с ним даже лучше.
Конечно, я держала это в тайне от мамы, боялась обидеть ее. Но, пока мы жили в семейном доме,любовь к отцу не угасала, и, если мы с мамой вдруг ссорились, она разгоралась с новой силой. Я надеялась, что с переездом это тщательно скрываемое чувство ослабеет и постепенно угаснет.
Коттедж Жимолость был идеальным местом для начала новой жизни. Я полюбила его кухню с покрытым терракотовой плиткой полом, выскобленным столом из сосны и старомодной кладовкой: здесь всегда было тепло и уютно, как бы уныло ни было за окном, так что в конце концов мы перенесли все трапезы сюда. Мне нравилось, что гостиная была соединена со столовой
Глядя в небо, я воображала, будто живу в другом времени — простом и невинном, — в идеале это было время, когда еще не родился человек, когда земля была бесконечным зеленым раем, а жестокости не было и в помине.
3
Когда-то мама была блестящим молодым юристом, и еще в годы учебы в университете за ней охотилась серьезная юридическая компания из Лондона. По окончании университета она устроилась к ним на работу, но радости ей это не принесло. Она ненавидела Лондон, с его агрессивными толпами, переполненным в час пик метро, красномордыми алкашами ( в Лондоне мышам неуютно), и спустя четыре года решила переехать в провинцию. Она нашла работу в «Эверсонз», крупнейшей в городе юридической фирме, и там познакомилась с моим отцом, который был на восемь лет ее старше и в ту пору уже работал в компании в статусе партнера. После шести месяцев ухаживаний он сделал ей предложение.
Я часто задавалась вопросом — зная, какими разными они были и чем закончился их брак, — почему отец выбрал ее и почему она ответила согласием. Несомненно, отец был очарован мамой — на свадебных фотографиях видно, как она была хороша, с яркой внешностью и ослепительной улыбкой. Но, помимо этого, я уверена, он видел для себя вызов в том, чтобы завоевать сердце этой неловкой, надменной девушки с блестящим университетским дипломом и репутацией восходящей звезды юриспруденции. А мама, после полосы неудач, преследовавших ее в самом начале лондонской жизни (ее квартиру обокрали, средь бела дня вырвали в толпе сумку), возможно подсознательно, искала сильного мужчину, который мог бы защитить ее. Может, она думала, что его сила каким-то волшебным образом передастся и ей. Впрочем, не исключаю, что все решили его привлекательная внешность и обаяние; отец всегда был неотразим — даже маленькой девочкой я ревновала к тому, какой эффект производит на женщин его мимолетная улыбка.
Когда спустя четыре года родилась я, отец настоял на том, чтобы мама ушла с работы и полностью посвятила себя дому и ребенку. Он не хотел, чтобы его дочь передавали с рук на руки приходящим нянькам, как посылку (так он сам выразился); не хотел, чтобы дочь возвращалась из школы в пустой дом, потому что оба родителя на работе (так он сказал); его жалованья было вполне достаточно, чтобы содержать семью, и нет никакой нуждыработать обоим (это тоже его слова). Его настойчивость никак не была связана (конечно)с тем, что маму к тому времени уже прочили на место партнера. И (конечно же)не имела никакого отношения к тому, что маму признавали лучшим юристом компании, а на фоне ее выдающихся способностей сам он зачастую выглядел непрофессиональным и глуповатым.
Мама послушно исполнила его волю. В конце концов, ему было виднее: он был старше, он был партнером, он был мужчиной.Как она могла ему возразить, даже если бы захотела? Разве может мышь устоять перед котом? Так что она отказалась от любимой работы и следующие четырнадцать лет своей жизни посвятила моему воспитанию и дому — стряпала, ходила за продуктами, стирала, гладила, — пока мой отец взбирался по карьерной лестнице, постепенно дойдя до должности старшего партнера в компании «Эверсонз».