Шрифт:
Берн, 14 (26) мая
Хорошенький городок Вилль-Эрст, всегда тихий и спокойный, был уже с неделю в большом волнении. Случилось происшествие вообще странное, а для этого тихого уголка даже поразительное: случилось покушение на убийство при самых небывалых обстоятельствах. Дело произошло так.
14 мая утром повар г-жи Б. Фридрих Рюкер, находился во дворе и наполнял водою ведро, на дне которого стояла мышеловка с пойманным мышонком; Рюкер (как после выяснилось) боялся мышей и потому предпочитал хлопотливую операцию утопления их всяким другим истребительным мерам. Вокруг собрались ребятишки и смотрели, как мышонок в отчаянии взбирался
Странность этого происшествия увеличивало еще то обстоятельство, что преступник был кретин. В этих местах (как полагают, благодаря влиянию горного воздуха) нередко являются на свет странные существа, карлики с дряблыми и тупыми лицами, с тусклыми зелено-серыми глазами и с поразительно резким, страшным, непередаваемым голосом. Когда кретин сердится или волнуется, то понять, что он говорит, становится почти невозможным. Но кретины редко волнуются: они почти всегда тихи, робки и дики. Они чуждаются общества и ведут одинокую, полудикую жизнь.
Кретин-преступник — об этом Вилль-Эрст еще ни разу не слыхал, а потому все ждали процесса Малера с жадным любопытством и нетерпением.
Малер был схвачен около полудня в роще возле самого города. Мышеловки с ним уже не было. Он сначала визжал и вырывался, но потом покорился и затих.
Почти весь городок перебывал у старой madame Koede, содержательницы quincaillerie [1] , где служил Малер. Мадам Кеде в тысячный раз охотно рассказывала все, что знала о своем приказчике.
1
Скобяная лавка — фр.
Оказалось, что Малер был совершенно одинок, жил на краю города очень бедно и скромно (он получал 30 франков в месяц), ни с кем не сходился и не сближался, был довольно аккуратен и вполне честен. Мадам Кеде полагала, что Малер, не в пример прочим кретинам, кроме хитрости, свойственной этим людям, отличался еще некоторой развитостью ума. Далее, он был, по-видимому, религиозен и совершенно не вспыльчив.
Лавочница, жившая на окраине городка возле дома, где поселился Малер, сообщила, что кретин покупал у нее хлеб, масло, соль, картофель, летом — фрукты; брал в долг и платил аккуратно.
Больше никто ничего не знал об Антуане Жозефе Малере.
После прочтения обвинительного акта было приступлено к перечислению "вещественных доказательств".
…Мышеловку же, — читал мэтр, — а также заключавшегося в ней мышонка найти не удалось…
Тут кретин, который, сгорбившись, сидел все время на своей скамье, вдруг заволновался и заговорил отрывисто своим резким голосом:
— Нет… Нет! Мышонок тут — у меня.
Он поднялся, вытащил что-то из-за пазухи и протянул к столу руку с маленькой темно-серой мышью. Произошел "инцидент". С одной стороны послышался смех, с другой — истерические и полуистерические вскрикивания напуганных дам.
Потом все успокоилось; кого надо, просили удалиться, и мышь была причислена к "вещественным доказательствам".
Кретин, заикаясь, пояснил, что он спрятал мышонка в день нападения на Рюкера и жил с ним в тюрьме, кормя его остатками
Тут произошел второй "инцидент", уже совсем неожиданный. При обычном вопросе о виновности Малер заволновался, встал и ответил:
— Я… имею что сказать. Тут… он или он, я не помню, — один… один меня спросил: признаете себя… виновным? Это в самом начале. Я… я не признаю. Я не виновен… господин судья. Я вам сейчас скажу… Не мешайте. Он… этот несчастный, как его зовут? Поймал совсем маленькую мышку… сильный, большой человек… поймал мышку, посадил в клетку… Он туда воду наливал, хотел утопить. Вы посмотрите на эту мышку теперь, какая она маленькая! А тогда она была еще меньше.
По-видимому, Малер расхрабрился и начал говорить немного плавнее и яснее. Публика была изумлена и безмолвствовала.
— Мышеловка стояла так, на боку, в ведре… Он лил воду, а мышка карабкалась в самый верхний угол… и мордочку просовывала, и дрожала. Дрожала и бросалась. Ах, мне жаль, вы не видели, какая она тогда была крошечная. Палец… маленький палец… мизинец… вот, вот. А он ее водой обливал! Ай, господин судья, у нее торчала шерсть от воды, а прежде была гладкая, как будто голая!
Я знаю, что меня накажут за нанесение раны. (Прокурор пожал плечами.) Знаю… Я вас боюсь — всех вас тут, но все-таки я скажу вам то, что я думаю.
Я думаю, что все вы — господин судья и он, и вон тот господин (Малер указал на своего адвоката и на прокурора), и все люди, которые слушают, гораздо больше преступники, чем я. Не мешайте, я всегда молчал, а теперь вы меня спросили, что я имею сказать, и я хочу все рассказать. Больше, чем я, потому что я никогда никого не убивал, только теперь одного ранил, а они каждый день… Каждый день.
Я был еще мальчиком, когда у отца была ферма в горах: козлята, телята… Я всегда был с ними — потом между людьми у меня не было товарищей. Я не больше любил свою мать, чем козлят и телят, право, не больше. У нас не ели живого мяса — ни отец, ни мать, никто. Но из города покупали… и я видел, как их резали, и они мычали и вырывались и плакали, как будто маленькие дети… Человек ударял их молотком и потом резал большим ножом, так что кровь разливалась по земле. Это он резал для вас, а не для меня. Для меня никогда никого не резали!
Я был у одного важного господина во дворе; повар стоял возле помойной ямы и откручивал головки у голубей. Ай! Даже не резал, а брал пальцами и крутил, пока шея не порвется! Потом он бросал головки в помойную яму, и головки еще были живые и хотели пищать — раскрывали клювы, но голоса не было! Это тоже не для меня, и я этого никогда не делал.
У нас в пруду всегда ловили лягушек и увозили в город — такое множество, что никто не мог бы сосчитать. Один седой господин заведовал этим. Он сказал, что студенты будут резать лягушек и узнают, как они устроены, а люди устроены так же; и вот эти студенты будут лечить людей. Я это знаю: один доктор вылечил меня от опасной болезни. Но я спросил: разве каждая лягушка устроена иначе? Можно разрезать одну лягушку, описать в книге, как она устроена, и довольно… Он посмеялся и сказал, что я ничего не понимаю. Я не понимаю, да, но я бы этого не сделал. Я не убью Божье творение, чтобы увидеть то, что уже есть в книге.
Тот… Рюкер, да?.. Он хочет жить, и мышка тоже хочет жить. Лягушка тоже, и теленок тоже, и все одинаково хотят жить. Я не боюсь теперь, я хочу знать, почему меня судят, когда я ранил одного, только одного и еще заступился за другого, а вас всех — сколько вас тут — не судят, хотя вы убиваете каждый день. Я знаю, теперь вы прикажете убить и меня (прокурор уже не пожал плечами)… Только не бойтесь, Бог вам зачтет это когда-нибудь!
Малер замолчал и смело посмотрел на председателя.
Публика затаила дыхание…