Мышьяк за ваше здоровье
Шрифт:
Любила не за что, а вопреки. Любила той любовью, которая способна все оправдать, все простить, отпустить все грехи. Возвышенной любовью? Низменной? Сильной?
Как найти слово для этого чувства и есть ли оно, это слово?
Интересно, какие еще доводы придумает Анна, чтобы убедить несговорчивого доктора Меншикова?
– Вы, видимо, праведник, да, Саша? – проговорила Анна голосом, исполненным такого презрения, что у Александра даже висок заныл. Словно бы ударила, честное слово! – Вы никогда не грешили и не каялись? Хорошо вам. Скажите, каково это – чувствовать себя безгрешным, ни в чем не виновным?
– Вы тоже
– Подозревала, – дерзко кивнула она. – Я же не дура! Эти деньги… домик в Краснодаре, теткино наследство… Петр был очень осторожен с деньгами, очень. Он покупал недвижимость – там, тут, доллары, золото… у нас есть старинные золотые монеты, хотите? Ах да, вы же не стремитесь к богатству! – усмехнулась она. – Вложения были очень разумными, у Петра отличное деловое чутье, поэтому нас не задели ни реформы, ни кризисы. А потом уже стало все равно, откуда у тебя деньги, главное, что они есть. Я подозревала, но старалась не думать об этом. Я любила его, люблю… А потом, чем я лучше? Чем хуже? Он убил ради меня, я тоже убила ради него.
Петр Федорович и Александр враз посмотрели на нее, потом друг на друга и опять на Анну. Но они ничего не сказали. Их опередил Серега:
– Та цыганка в машине? Это вы ее?..
– Да, – с вызовом призналась Анна. – Я ведь думала, что это из-за нее так заболел Петр. Она отвязалась от меня в лесу, но потом снова появилась возле дома. Теперь я понимаю – может быть, она искала Марину. Но тогда я этого не знала. Я зазвала ее во двор, будто бы поговорить, потом… – она отмахнулась, – потом все неважно. Я втащила ее в гараж, положила на заднее сиденье машины и стала думать, как теперь быть. Ведь я не умею водить автомобиль. Я решила поговорить с Сергеем, умолять его… Но именно в тот вечер ты, Петр, решил покончить с собой. Сергей был убежден, что цыганка – твоя жертва.
– Да, – кивнул Сергей. – Но мне было плевать, ясно? Мне и теперь плевать! Если вы ее убили, значит, она это заслуживала!
Это адресовалось Александру, совершенно понятно.
Он кивнул, показывая, что да, принял информацию к сведению.
– А я и не знал, кто там лежал, на заднем сиденье. Думал, в бреду померещилось, – глухо сказал Манихин. – Выходит, мы теперь квиты. Да, Анюта?
– Да, – легко согласилась она. – Как видите, Саша, вы тут один чистенький… Серега мог бы вам о себе кое-что рассказать, верно? Но хватит на сегодня исповедей. Хватит! Вы только подумайте вот о чем: вы хотите продолжить то, что начала Марина. Вы признаете ее право мстить. Но она ведь – нашего поля ягода. Нашего, а не вашего! Она тоже убийца. Так в чем же разница – если откуда-то сверху, из заоблачных, святых высей, взглянуть на наши грешные, пеплом посыпанные головы?
Александр вздохнул. Он еще раньше знал, что не выдержит, скажет о кружке, поэтому эти последние слова Анны были в общем-то напрасным доводом. Но – сильным, что и говорить…
– Кружку разбейте, – угрюмо обернулся он к Манихину. – И выбросьте подальше, а еще лучше – закопайте где-нибудь, чтобы никто не нашел.
Манихин усмехнулся:
– Да брось ты. Думаешь, я об этом не думал? Мышьяковистая глина, то да се… А ты знаешь, что температура обжига керамики – 1200 градусов? И требуется минимум двойной обжиг, чтобы… Какой мышьяк?! Вдобавок сверху глазурь,
– Конечно, – кивнул Александр. – Глазурь. А по глазури – цек. Трещинки. Патина, сеточка. Сеточка трещинок, замазанных контрастным пигментом. Древняя техника. Кракле называется. Теперь понятно?
Глаза Манихина расширились. Он всегда относился к Марине как к дочери. Да, она и по возрасту подходила, и вполне годилась в духовные дочери тому парню, который писал сам на себя анонимку, который организовал свое великолепное алиби, который уничтожил своего врага – оперативника Бушуева. И если бы не этот мальчишка…
И тут Манихин подумал, что если Марина вполне годилась бы ему в дочери, то этот мальчишка мог бы стать его сыном. Сыном, которым он гордился бы!
Вопрос: гордился бы мальчишка таким отцом?.. А непростой вопрос. Не такой уж простой, как на первый взгляд кажется!
– Ну так что, ничья? – спросил Манихин с легкой усмешкой. – Разойдемся как в море корабли? Или все же кинешься права качать? Позвонишь туда, куда так и не дозвонился Бушуев? Ментовозку вызовешь?
– Я пойду к телефону, а вы наброситесь на меня? – с такой же усмешкой взглянул на него Александр. – Или как? Ладно, ничья… Я не трону вас, если вы не тронете Марину.
Мгновенное молчание. Потом эти трое дружно кивнули.
– Но ты рисковый, Алехан, – со странным выражением произнес Серега. – Я бы на твоем месте… Это же все равно что радиоактивный элемент под подушкой держать! С атомным реактором спать! Она же точь-в-точь как эта… ну, которая всех мужиков травила?
– Леди Макбет?
– Во-во. Она же сумасшедшая!
– Все мы тут сумасшедшие, – легонько похлопав его по загипсованной руке, усмехнулся Манихин. – Ну и что? Ведь если жизнь жить как щи хлебать, то на хрена она нужна?
Анна кивнула, соглашаясь.
Александр и словом не обмолвился. Может быть, потому, что тоже был с этим согласен?
Манихины в сопровождении верного слуги направились к двери.
– Прощай, доктор, – сказал Петр Федорович.
Больше никто ничего не сказал.
Александр запер за гостями дверь. Умылся, почистил зубы.
Пошел в спальню. Посмотрел на Марину. Она все спала и спала, улыбаясь во сне.
Он покачал головой, ужасаясь и умиляясь безмятежно спящей Марине, сам себе, потому что не в силах отказаться от женщины, которая, может быть, станет для него смертельной отравой, погубит его… удивляясь и умиляясь вообще этой жизни, которая иной раз заставляет нас совершить такое… не понятное никому, да и нам самим тоже!
Кто-то осудит доктора Меншикова? Да ладно. Судите!
И привычка думать стихами, которая не раз выручала Александра, подсовывая чужие мысли, если не было своих, подходящих к случаю, вдруг опять пробудилась в нем:
Но и в ясном летнем дне,Самом тихом, самом светлом,Смерть, как зернышки на дне,Дремлет ядом незаметным.Как кружится голова!Как дрожит в бокале солнце!Но без этого зернаВкус не тот,Вино не пьется!