Мыслящий тростник
Шрифт:
— Верно-верно. Пора бы мне это знать. Бедный Фонсу тоже обожал регби, но я все забываю.
— Есть и другие отличия. В футболе, например…
— Не беспокойся, меня это решительно не интересует. Значит, ты неплохо развлекался? — спросила она, окинув Марсиаля невозмутимым взглядом; трудно было сказать, какой именно смысл она вкладывала в это слово, но, несомненно, какой-то особый смысл был.
— Просто прекрасно.
— Что ж, тем лучше. Какое счастье, что у вас, мужчин, есть еще такие детские забавы. Хоть в это время вы не делаете ничего
— Ты называешь регби детской забавой? О несчастная!
— А что же это в таком случае?
— Пф! Ты в этом ничего не смыслишь! А где все остальные? У нас как будто сегодня гости к обеду?
— Дельфина одевается, а где дети, не знаю. Вероятно, в своих комнатах. Они, как обычно, сюда не заглядывали.
Марсиаль предпочел переменить тему:
— Ты для себя вяжешь этот роскошный лиловый свитер?
— Прежде всего это не свитер, а кофта, а во-вторых, она не лиловая, а сиреневая.
— Скажи, почему ты всегда выбираешь такие цвета: сиреневый, лиловый, серый? Чтобы быть похожей на покойную Queen Mary [10] ?
— Я ношу эти цвета потому, что они соответствуют моему возрасту и положению.
— А какое у тебя положение? — спросил он рассеянно (он искал на столе газету).
Взгляд мадам Сарла стал неподвижным.
— Вдовы, — ответила она.
— О, правда. Извини, тетя… Но послушай, ведь ты овдовела уже больше двадцати лет назад. Мне кажется, что…
10
Королева Мария (англ.).
— Время ничего не меняет.
— Это само собой, но я думал, что для внешних проявлений траура есть четко отмеренные сроки: шесть месяцев или там год…
— Но как бы ты хотел, чтобы я одевалась? — спросила мадам Сарла, вдруг оживившись. — Чтобы я носила мини-юбку?
Он рассмеялся.
— Не думай, пожалуйста, что я выглядела бы смешнее других, — продолжала она. — Я смело могла бы показать свои ноги.
— Тетя, помилуй, у меня и в мыслях не было…
— Мало кто в моем возрасте так хорошо сохранился.
— Что правда, то правда. Выглядишь ты великолепно. Тебе можно дать на десять-пятнадцать лет меньше.
Марсиаль нашел наконец газету и устроился на диване. Несколько минут длилось молчание, потом мадам Сарла, не отрываясь от вязания, спросила:
— Ну, а как поживает твой друг Феликс?
— Очень хорошо.
— Он все такой же дуролом? — осведомилась она своим невозмутимым тоном.
В лексиконе мадам Сарла это слово занимало особое место. Застрявшее в провинции словечко, бывшее в ходу в Великом — XVII — веке, оно обычно употреблялось и в мужском и в женском роде и имело примерно тот же смысл, что «дурак» у Мольера, но с большей гаммой оттенков. В зависимости от контекста и интонации оно могло обозначать в худшем случае — клинический идиотизм, а в лучшем —
— Ну и язычок у тебя! — сказал Марсиаль. — Феликс — славный малый! И уж вовсе не дурак.
— Согласись, что блеска ему все же не хватает.
— А на что мне блестящий друг?
— Я хочу лишь обратить твое внимание на то, что ты неразборчив в выборе друзей. Тут ты начисто лишен честолюбия.
— Верно, лишен.
— Добрый малый, который только добрый малый и все, может оказаться балластом.
— Я просто поражен, тетя! Как мало в тебе милосердия!
— При чем тут милосердие?
— Ты считаешь, что надо гнать от себя всех добрых малых, если они не обладают блестящим умом. Это немило…
— Я вовсе не то сказала. Не искажай моих слов. Я сказала, что лучше иметь другом человека хорошего, достойного уважения и по возможности с головой.
— Феликс достоин уважения.
Мадам Сарла подняла глаза от вязания.
— Да? Ты так считаешь? Женатый человек, который вот уже десять или пятнадцать лет ходит к гадалке? Это, по-твоему, заслуживает уважения?
— А-а, значит, Дельфина тебе рассказала…
— Конечно. Полагаю, это не секрет?
— Вам, женщинам, никогда ничего нельзя говорить. Вы все используете как оружие против нас.
— Кроме Феликса, который, я повторяю и на этом настаиваю, просто дуролом, у тебя нет друзей.
— Что ты выдумываешь! У меня полным-полно друзей.
— Назови хоть одного, — сказала мадам Сарла инквизиторским тоном.
— Да у меня полно друзей, на работе и… В общем, полно.
— На работе не друзья, а коллеги. Назови мне хоть одного своего друга.
— Какая разница, как их зовут, все равно ты их не знаешь.
— Короче говоря, тебе некого назвать.
Марсиаль охотно продолжил бы этот спор, который его даже несколько распалил, тем более что споры с мадам Сарла — так уж издавна сложилось — велись всегда без всякого снисхождения к кому-либо или к чему-либо, до победы, причем далеко не окончательной. Но тут в гостиной появился молодой человек. Вошедший был новым и менее роскошным изданием Марсиаля. На нем был бежевый вельветовый костюм в широкий рубчик и серый свитер с высоким воротом.
— Добрый вечер, — сказал Марсиаль. — Матч был грандиозный. Жаль, что ты не пошел.
— Я глядел по телеку. Минут пять, — отозвался молодой человек.
— Всего пять? Что же ты видел?
Молодой человек неопределенно махнул рукой.
— Ты же знаешь, я и регби… Если не ошибаюсь, была какая-то свалка.
— Как грустно! — сказал Марсиаль, обращаясь к мадам Сарла. — Как грустно, что мне не удалось привить любовь к спорту хотя бы одному из членов моей семьи… Я здесь одинок… Одинок… Ты разве не обедаешь дома? — спросил он сына.