N-P
Шрифт:
Я вздрогнула. Сестра увидела во сне, что я иду с Сёдзи, хотя ровно ничего о нем не знала.
– Неужели моя интуиция притупилась?
– Не знаю, что и думать.
Я задумалась. Возможно, какое-то предупреждение. Я все чаще и чаще размышляла о Сёдзи. И не то чтобы размышляла – его облик вдруг появлялся передо мной в дождливом небе, на черном мокром асфальте, в яркой витрине магазина, даже если в этот момент я о нем не думала.
– Как дела у мужа?
– Хорошо. Зимой мы приедем в Японию. С мамой видишься?
– Довольно
– Передай ей привет. Ну ладно, извини, что разбудила. Я еще позвоню.
– Только не забывай о разнице во времени.
– Хорошо. Берегись несчастной любви, – засмеялась сестра.
– Ладно, ладно, – сказала я и положила трубку.
Комнату тут же поглотила знакомая тишина.
Сумерки наступающего дня.
Мне было не по себе от беспокойства, поэтому я встала с кровати, открыла нижний ящик стола и достала оттуда коробку, в которую очень редко заглядывала. В ней лежали дешевое издание «N-P», общая тетрадь и массивные часы «Ролекс».
Все, что осталось от Сёдзи.
Четыре года назад он, наглотавшись снотворного, покончил жизнь самоубийством. После того как эти вещи оказались у меня, они заняли в моем сердце очень важное место. Например, работаю днем на кафедре университета и вдруг слышу вдали пожарную сирену. «Кажется, рядом с домом. Что, если пожар?» – беспокоюсь я, настолько они мне дороги.
Я подержала их все по очереди, потом положила на место, снова легла в кровать и уснула.
*
Пока мне не исполнилось девятнадцать лет, я жила вместе с мамой и сестрой.
Когда мне было девять, а сестре одиннадцать, отец с матерью развелись – отец полюбил другую.
Мама работала синхронным переводчиком и разъезжала туда-сюда, но из-за нас ей пришлось сменить работу и брать переводы на дом, соглашаясь на все – от подстрочников до интервью.
Я скучала по отцу, хотя, в общем-то, нам жилось неплохо. Нас было всего трое, но в течение дня мы по несколько раз меняли свой возраст и роль. Одна плачет, другая утешает, одна пытается что-то рассказать, другая ободряет, одна ищет ласки, другая обнимает, одна сердится, другая приносит извинения. Так мы и жили.
Как-то маме показалось, что она проводит с нами мало времени, и она принялась учить нас английскому языку. В десять часов вечера мы усаживались за кухонный стол, раскрывали тетради и в течение часа занимались – отрабатывали произношение, учили английские слова и разговорные фразы. В глубине души я считала английский делом нешуточным, но ради мамы терпеливо участвовала в ее затее.
Поэтому первое, что приходит мне в голову при мысли о маме, – не ее фигура, склонившаяся над кухонной раковиной, а ее лицо в очках в серебряной оправе во время наших занятий и ее пальцы, быстро перелистывающие толстый словарь. Обучая нас, мама как будто вычерчивала линию своей жизни в обратном
Сейчас я с мамой не живу, но, встречаясь иногда со мной, она со смехом говорит, что и моя работа на кафедре английского языка, и брак моей сестры с англичанином – все это плод любви к английскому языку, которую она нам привила.
*
Утром я проснулась, как от толчка. Сразу же бросилось в глаза прозрачное летнее небо между занавесками. Его оттенок напоминал сон, который я только что видела.
Во сне я плакала. Ощущение было такое, словно, проснувшись, я захватила с собой золотой песок со дна чистой реки сна.
«Мне было грустно и я плакала? Или заплакала потому, что избавилась от грусти? В любом случае мне не хотелось просыпаться», – рассеянно подумала я.
Из приоткрытого окна дул свежий ветер.
Воспоминания о сне не оставляли меня, даже когда я пришла на кафедру.
Я разбила чашку, испортила несколько ксерокопий, только и делала, что ошибалась.
«Странно», – непрерывно повторяла я. И точно – в этом было что-то странное.
Такое чувство, будто бы сон перенесся в реальность.
«Что же там было во сне?» – все время думала я.
По этой причине я не подошла к телефону, хотя он звонил не переставая. Трубку взял профессор, и только после того, как он, с удивлением глянув на меня, сказал: «Алло», я пришла в себя.
– Кано, это тебя, – профессор протянул мне трубку. Я с извинениями взяла ее.
– Алло.
В трубке раздавались короткие гудки. Я в недоумении повернулась к профессору:
– Сказали, кто звонил?
– Нет, только спросили, на месте ли госпожа Кано. Женщина, – ответил профессор. – Знаешь, Кано, ты, кажется, устала. Сходи-ка пообедай.
– Но еще нет одиннадцати часов, – удивилась я, но тут все, кто был кафедре, только что старательно делавшие вид, будто бы ничего не замечают, в один голос заговорили из-за своих столов: «Ну и что, если разрешают, значит, иди».
Я вышла из комнаты, как будто меня вытолкнули.
«Что со мной сегодня?» – думала я, пересекая пустую спортивную площадку и выходя за ворота. Я ничего не понимала. Мое тело никак не хотело освоиться с реальностью, и мир казался новым и неузнаваемым. «Похоже на сон о том, как ты рождаешься», – размышляла я.
На склоне позади университета есть книжный магазин. У меня целых два часа свободного времени, и я стала подниматься по склону, чтобы что-нибудь там купить.
И вдруг встретила Отохико – второй раз в своей жизни.
Я пересекала шумную улицу с магазинами и, все еще оглядываясь по сторонам, засмотрелась на свисающие с телефонных столбов серебристые и розовые рекламные транспаранты. Даже сейчас я вижу перед собой их яркие цвета.
И вдруг, глянув вперед, увидела спускающегося по склону мужчину, с которым когда-то встречалась.