На арфах ангелы играли (сборник)
Шрифт:
В окнах их класса горел свет.
Она взбежала по лестнице, на цыпочках подошла к двери – там, в классе, были люди и о чем-то разговаривали. Она прислушалась. Громкий голос Мэникарпова настойчиво требовал от кого-то какой-то клятвы. Она осторожно приоткрыла дверь и увидела странную картину – на коленях посреди класса стоял мальчик, её сосед по парте, и повторял за Мэникарповым слова: „Клянусь… никогда больше… не смотреть на Алесю… Если я… нарушу эту клятву…“
Алеся ногой толкнула дверь и громко, срывающимся голосом крикнула:
– Болван ты, что
Она вбежала в класс, наклонилась к стоявшему на коленях мальчику и сильно дернула за лацкан пиджака. Он, отвернувшись от неё и глядя только на своего палача, стал медленно подниматься на ноги.
– Шла бы ты отсюда, – сказал он Алесе грубо, но как-то обреченно и виновато, – ты ж видишь…
– Что? Что я вижу? Что ты – спятил? А ну, быстро плюнь ему в морду! Плюнь, тебе говорю, дурак идиотский, плюнь! Как же я ненавижу дураков! Ты перед кем на коленях стоишь? А? – кричала она, тормоша мальчика.
– Леська… Не надо, слышь, не надо, он малахольный, он же драться будет…
– Он? Драться? Нет, он не будет драться, он драться не умеет, зато он умеет унижать, и больше ничего не умеет. Вставай же и беги отсюда, ну! Или я тебя сейчас убью. Вот этой шваброй. Понял? Ну, быстро! И пошел вон, воспиталка тебя искала, сейчас сюда придет, слышь?
– Ладно, не ори. Я пойду? – сказал он, глядя исподлобья на Мэникарпова.
– Иди, мне-то что, – несколько смущенный, однако, стараясь быть безразличным, ответил тот.
– А теперь с тобой поговорим, – злобно прошипела Алеся, поворачиваясь к рассеянно улыбающемуся непонятно по какому поводу Мэникарпову.
– А ты симпатичная. Особенно, когда злишься, – сказал он, прислоняясь к стенке и напуская на себя томность. – Ну, так что, дружить будем или лаяться?
– Если ты не совсем идиот, смени тон и хорошенько подумай, у кого будешь списывать экзаменационную работу. Тебе же нужен хороший аттестат?
– Я не такой рассчетливый, как это кажется, – внезапно тихо сказал он, однако всё ещё улыбаясь. – А что, ты могла бы мальчишку ударить? Ты такая смелая?
– Мальчишку – не знаю, а вот такого …..ка – только так.
И, не давая опомниться, влепила ему звонкую пощечину.
– Ну, это ты… ну, что ж ты… я же… – неловко потирая горящую щеку тыльной стороной ладони, бормотал выбитый из колеи Мэникарпов.
– Хочешь ещё? – воинственно сказала она.
– Да ни боже мой! Просто амазонка какая-то… Ты меня и вправду разозлить хочешь. Слушай, давай серьезно поговорим, как умные люди – делая шаг к ней, сказал он вдруг странно изменившимся голосом. – какая-то ты странная все-таки, правду говорят… Я что-то не пойму – или ты хочешь, чтоб тебя все любили, или и в самом деле хочешь, чтоб не любил никто?
– Как-то не думала на эту тему. Но честно обещаю – обязательно подумаю на досуге. И ты постарайся обдумать то, что я тебе сказала.
– Ладно, ладно. Подумаю и я.
Он произнес это жестко, с плохо скрываемым раздражением.
На следующий день одноклассницы бурно обсуждали сногсшибательную новость – дисциплинированный
Алеся с облегчением вздохнула, но тут же, с неприятным удивлением для себя вдруг обнаружила, что новость эта её немало огорчила и даже причинила острую сердечную боль.
В тот же вечер в её личном дневнике появилась первая запись интимного содержания:
„Любовь – это страшный наркотик и смертельный яд, если исходит от человека, которого ты не любишь.
Не позволять себя любить не любимому!“.
Когда-то Сенька пребольно наступил ей на ногу, она, с криком: „Сдурел, бульбяник ненормальный?“ – уже приготовилась дать сдачи, как он обезоружил её неожиданным признанием: „Это же все так делают, когда кто кому нравится…“
Нет, она знала, что нравится Сеньке, и Сенька ей тоже нравился, но такой поворот дел вел их устоявшиеся отношения совсем в другую, пока абсолютно невозможную и нежелательную сторону.
Алеся, поджав ногу, как цапля, стояла у калитки и изо всех сил старалась сдержать слезы и смех одновременно. Положение её было глупым и даже нелепым. Но ведь и Сенька попал в переплет!
„Так ты это… того… завтра выйдешь, а?“ – наконец, выдавил он из своего горла слова примирения.
„Ну что за дубина такая пустомозглая!“ – прохныкала она без всяких признаков любовного томления, и Сенька так и не смог понять – плачет она или притворяется.
„А забыла, как научила меня клямку железную зимой лизнуть? Чуть язык не оторвался тогда! Знаешь, как больно было?“ – парировал он, жестоко мстя за „дубину“.
„А я здесь при чем, если у тебя котелок дырявый? – звонко засмеялась развеселившаяся Алеся и проворно поскакала на одной ноге по двору. – Эй ты, заготовка для Буратино, выходи завтра пораньше!“ – крикнула она уже из сеней и быстро захлопнула за собой дверь.
На другой день они снова играли вместе и про вчерашнее даже не вспоминали…
Мэникарпов, став секретарем комитета комсомола, развил бурную общественную деятельность. Теперь каждую субботу для старших классов проводились диспуты. То про первую любовь дискутировали, то обсуждали стиляг – у них одна девочка в десятом по субботам носила прическу „конский хвост“ и красила губы химической помадой, а однажды вылезла из общежития по пожарной лестнице после отбоя и вернулась в интернат только утром.
Обсуждали её поведение весь субботний вечер. А ночью она выпила уксуса, и её на „скорой“ отвезли в больницу.
Девочка, к счастью, осталась жива. Но голос пропал.
В заключение диспута всем предлагалось ответить на прямо поставленный вопрос: „Что делать, если мальчик и девочка давно дружат, и он её вдруг поцеловал?“
Когда очередь отвечать дошла до Алеси, Мэникарпов, стукнув ладонью по журналу, в котором велся протокол диспута, потребовал полной тишины.
– Ну, говори, что думаешь по этому поводу? – спросил он, глядя на Алесю и привычно покачивая головой, будто кому-то кланяясь.