На астероиде (Прикл. науч.-фант. повесть— «Путь к Марсу» - 2)
Шрифт:
— Это может быть предприятие, затеянное частными лицами, —многозначительно понизив голос, ответил доктор. И Олаф разом помрачнел, надулся, стал погнутой вилкой ковырять салат.
Он отлично понимал, на что намекает Теруатеа, и не мог не признать высокой вероятности догадки. Пусть давно демонтированы многомегатонные пугала, и бывшие зенитные ракеты рассеивают тучи, несущие град, и зловещие авианосцы ходят под командой глубоко штатских «очкариков», — борьба с жестоким прошлым не окончена. Недаром так бдителен Комитет контроля над разоружением — единственная на Земле организация, располагающая войсками и арсеналом… Впрочем, единственная ли? Бергсон знал о «факторе икс», о предпринятой «Обществом Адама» попытке разложить изнутри астероидную
Многим не по нраву пришлось разоружение. Черный фронт консолидировался против светлого; разрушение — против созидания.
Потому и призадумался Олаф, что припомнил некоторые сенсационные репортажи, фотографии в газетах, кадры телепередач, дрожащие, точно от испуга. Внезапно разрушенные вокзалы и рынки — лишь бы сразу уложить побольше народу. Обломки мирных авиалайнеров. Трупы похищенных политических деятелей со следами зверских пыток…
Холодок тронул спину Бергсона. Даже заиндевевший бокал с «королевским джусом» по контрасту показался теплым. Какова же должна быть мощь подполья, владеющего ракетным флотом! Да… Слишком уж большая сила, чтобы ее не заметили электронные глаза Комитета контроля…
То ли природная беспечность одержала тогда верх в душе Олафа: мол, «с кем угодно может случиться беда, только не со мной». То ли опять-таки взыграла бесстрашная кровь викингов. А может быть, и то, и другое, и что-нибудь третье вроде законного чувства противоречия сработало в подсознании гостя. Но заботливому и слегка растерянному доктору Бергсон ответил уверенно и веско:
— Сегодня частное лицо не может владеть парой космических кораблей и гонять их по Солнечной системе. Не те средства обнаружения, Рене… Засекли бы и такую колоссальную перекачку денег, и сборку ракет, и пуск.
Так что, полагаю, мы с тобой все-таки на пороге сенсационного открытия!
Бергсон почти убедил легковерного, внушаемого Теруатеа. Навсегда останется неизвестным, был ли полностью убежден своими рассуждениями сам астрофизик.
…Отступить не позволило самолюбие. Батискаф лежал на скользком полотне бортового слипа. Стоя у края спуска в окружении белозубой возбужденной толпы матросов и ученых, ласковыми черными глазами следил доктор Теруатеа, как медведем забирается в люк коренастый неуклюжий Бергсон. Солнце на миг уподобило языку пламени его золотистую воинственную бороду. Олаф задержался, стоя по пояс в люке, словно хотел сказать что-то очень важное, и даже руку протянул к Рене. Тот так и подался вперед… Нет. Принужденно улыбнувшись, гость помахал на прощание и скрылся. Крышка медленно завинчивалась. Там, внутри чуть приплюснутой стальной сигары, похожей на торпеду с притороченными по бокам толстостенными баллонами, глянул на приборы веселый парнишка Ким Дхак — и подал сигнал оператору за пультом «Тритона». Язык слипа со скрежетом опустился к самой воде. Торпеда заскользила, будто судно, сходящее со стапелей, и с громким плеском исчезла в слепящих волнах. Теруатеа вытер глаза и поспешил к телеэкрану.
Батискаф был испытанный, надежный, но не слишком новый. Его постройку финансировало еще военное ведомство. Нет худа без добра — нынешнее исследовательское судно являлось, по сути, достаточно резвой сверхглубоководной субмариной с могучими аккумуляторами и многосуточным запасом хода. В нем отсутствовало сходство с масляными и бензиновыми «поплавками» более ранних времен, однако при этом батискаф мог повторить рекорд Пикара, штурмовав хотя бы и десятикилометровую глубину. Предвидя — в случае отсрочки всеобщего мира — появление донных ракетных установок или иных сюрпризов с ядерной начинкой, упрятанных в океанской пропасти, конструкторы создали бронированную акулу очень широких возможностей.
Впрочем, сейчас на ней отсутствовало вооружение.
Великая тишина царила в темно-зеленой пропасти. Конечно, при желании Бергсон мог бы включить сонар и послушать «переговоры»
Ким, опытный, несмотря на юность, рулевой-механик даже головы не повернул от штурвала, когда в большом, чуть вогнутом и наклонном иллюминаторе промелькнула первая «живность». Зато Бергсон так и подобрался, увидев стаю длинных, головастых, резко сужающихся к хвосту рыб. Ах, если бы он мог узнавать подводную фауну! Вильнув и чуть не коснувшись окна, рыбы исчезли за рамой.
Некоторое время их преследовало странное широкоротое существо, с одиноким длинным усом посреди бородавчатого лба и как бы обвешанное тряпьем. Трепеща, оно спускалось, точно не в силах оторвать взгляд от освещенного нутра лодки. Глядя в выпученные зрачки рыбины, Олаф, как положено, вспоминал страшные рассказы и фильмы о глубоководных спусках, где в самый неожиданный момент появлялся великан-осьминог или даже уцелевший под морской толщей плезиозавр и увлекал аппарат в свое логово на дне…
Но до дна было еще ох как далеко. И бродяга тряпичник отстал, взмахнув оборками, погнался за более доступной добычей. Несколько раз рябила какая-то серебристая мелочь, будто туча стрел, посланных навстречу. Потом все живое пропало. Один в темнеющих массах воды, мчался наискось вниз батискаф. Порою Ким Дхак, надев наушники, отрывисто переговаривался с кем-то на «Тритоне»; пару раз Теруатеа захотел поболтать с Бергсоном, все больше о пустяках: не давят ли, мол, на плечи два километра океанской толщи… три километра…
Когда сгустилась вокруг настоящая мгла, Ким зажег носовой прожектор. Загипнотизированный тишиной и быстрым плавным движением, Олаф погрузился в созерцание дымчатого тоннеля, пробитого лучом далеко вперед. Теперь стало видно, сколько живой мути клубится у них на пути; какая взвесь крошечных снующих созданий расходится перед носом «акулы». Вот что-то более крупное пересекло тоннель, похожее на лилию венчиком назад…
Тут Бергсон сообразил, что Ким уже не первый раз обращается к нему. Услышав, наконец, что предлагает рулевой, Олаф сдвинул шторку донного иллюминатора, на которую до сих пор ставил ноги. И сразу весь «гипноз» выбило новым, еще более сильным ощущением. У ног астрофизика, напоминая о космосе, лежала сплошная чернота, отделенная лишь парой сантиметров стекла. Он невольно убрал ступни под кресло — не задеть, не разбить… В провале кружился рой нежно сиявших огней. Мелькали настоящие люстры, окруженные пепельным ореолом…
— Плохо, — сказал Ким, понаблюдав с минуту вместе с пассажиром.
— Что плохо? — скорее удивился, чем испугался Олаф.
— Мало света, — сказал Ким, поднимая личико серьезного ребенка с бровями-крыльями, как бы нарисованными углем.
— А что, раньше было больше?
— Раньше летом здесь прожектор зажигать не надо было. Как полнолуние! — назидательно поднял палец рулевой-механик.
Олаф еще раз посмотрел на полную мягкого мерцания феерию под ногами — и вдруг защемило сердце. Сразу стало жарко, и захотелось прочь из тесного салона с розовой стеганой обивкой. Приближалось оно. Приключение. То, чего бессознательно ждал он с детских лет, с тех пор, как в необычно знойный для его родины полдень увидел над синим хребтом моря ртутную каплю «летающей тарелки». (Так Олаф и не узнал потом, что тогда видели они с матерью.)