На берегах Ганга. Прекрасная Дамаянти
Шрифт:
— Войско мое принадлежит компании, — возразил Гастингс, — и даже если использовать его для защиты такого верного друга, как ваше высочество, то все-таки ответственность за жизнь солдат должен нести я.
— И какова, ваша милость, полагаете вы, могла бы быть цифра этой ответственности? — спросил Суджи Даула.
Гастингс на минуту опустил голову, затем ясным, определенным тоном сказал:
— Участие английского войска в завоевании страны рахиллов я оцениваю по крайней мере в четыреста тысяч фунтов. Только после уплаты этой суммы я решился бы быть ответственным за предоставление в ваше распоряжение известного количества английского
— Четыреста тысяч фунтов! — воскликнул Суджи Даула. — Впрочем, — продолжал он быстро, опасаясь, что Гастингс увеличит свое требование, — я вполне согласен со взглядом вашей милости и готов уплатить требуемую сумму.
— Было бы хорошо, если бы она была уплачена одновременно с вознаграждением за провинции Кору и Аллахабад. Непосредственно за тем английское войско могло бы примкнуть к вашей армии.
— Пусть будет так, как говорит ваша милость. Принимаю и это условие.
— Значит, дело кончено, — сказал Гастингс, на этот раз протягивая Суджи Дауле руку, которую набоб с выражением искреннейших уверений в неизменной дружбе крепко прижал к своей груди.
Гастингс снова в нескольких строках набросал на листе пергамента условие соглашения, решавшего участь цветущей, богатой долины и отдававшего английское войско в распоряжение жадного до добычи деспота. Суджи Даула подписал документ, а Гастингс запер его в стол.
— Таким образом, — сказал Гастингс, причем по холодному, строгому лицу его скользнула довольная улыбка, — мы благополучно покончили с деловыми вопросами и вновь укрепили нашу дружбу. Теперь прошу ваше высочество не отказать пообедать в моей семье и доставить моей подруге и будущей жене удовольствие принять высокого гостя.
Суджи Даула поспешно поднялся. На его лице также сияло радостное удовлетворение. Хотя ему пришлось уплатить высокую цену, он остался доволен сделкой, увеличивавшей его владение почти вдвое.
Гастингс отворил дверь в приемную и под предводительством сэра Вильяма, в окружении многочисленной свиты, повел гостя в большую парадную гостиную, где баронесса Имгоф в обществе мистера Барвеля и членов высшего совета вышла набобу навстречу. Затем все отправились в большой обеденный зал. Стол был по желанию Гастингса сервирован по-европейски, между тем европейскую парадность окружала азиатская роскошь, а набобу лично прислуживали лакеи-туземцы. Баронесса Имгоф расточала остроумие и любезность перед князем, знавшим женщин при своем дворе только в гареме и даже привезшим некоторых из них в Калькутту в закрытой карете; он беседовал с подругой губернатора, державшей себя с достоинством и грацией королевы, в совершенно рыцарском духе. Во время обеда индийские прислужницы играли на различных инструментах, а танцовщицы исполняли грациознейшие пантомимы с танцами.
После обеда Суджи Даула обнял Гастингса, который проводил его до порога своего жилища, назвал его братом и поклялся Аллахом, что готов пролить каждую каплю своей крови за благородный английский народ и его великого падишаха в Лондоне.
Вскоре весь дворец погрузился в безмолвие и мрак. В рабочем кабинете Гастингса был сервирован простой чайный стол. Он сам сидел за письменным столом и набрасывал на бумаге короткий счет, заключавшийся в следующем.
Убавлено податей
Великому
на 300 000 фунтов стерлингов
Уменьшена пенсия
набобу Бенгалии —
160 000 фунтов стерлингов
Уничтожено жалование
визиря Риза-хана —
100 000 фунтов стерлингов
За провинции
Кора и Аллахабад —
500 000 фунтов стерлингов
За наем армии
для войны против рахиллов —
400 000 фунтов стерлингов
Итого: 1 460 000 фунтов стерлингов.
Когда Гастингс подвел итог, появилась баронесса Имгоф в домашнем платье и, обняв его за шею, прикоснулась губами ко лбу. Гастингс поднял голову. В его глазах сияла гордая радость.
— Взгляни сюда, Марианна, — сказал он, — все это дело одного дня. Эту гору золота накопил я. Директора компании могут быть довольны, получив свою долю прибыли, а акционеры и того более. Моим врагам трудно будет спорить против подобного рода аргументов. Золото — это сила, могущество, управляющее миром и людьми, и оно теперь в моих руках!
Марианна вздохнула.
— А счастье, — спросила она, — счастье сердца, разве оно также зависит только от золота?
— Разве мы не счастливы? Могли ли мы стать счастливыми, если бы я не сумел сдержать клятвы, данной мною в безвыходной нужде и бедности, и не решил во что бы то ни стало подчинить золото своей воле?
Он взял ее под руку и повел к чайному столу.
Пока во дворце губернатора набоб Аудэ и Уоррен Гастингс открыто выставляли на свет свою дружбу, Раху, видом которого снова сменился образ капитана Гарри Синдгэма, быстро пробежал улицу, ведущую в Хугли. Он дошел до большого здания храма, во внутренних дворах и галереях которого еще не был виден свет, мелькавший из-за деревьев погруженного во мрак сада. Из предосторожности он держался в стороне от главного входа, через который вошел Нункомар со своей свитой и перед которым даже в столь поздний час находилось множество нищих, теснивших друг друга и наполнявших воздух монотонными возгласами.
Он скользил мимо кустарников большого парка, как призрачная тень, и никто не мог бы рассмотреть очертаний его фигуры между ветвями и плющом. Даже шаги его были тихи и беззвучны, а легкий шелест листьев под ногами можно было бы приписать скорее ночной птице, нежели шагам человека.
Но предосторожность его была излишня, так как никто не встретился с ним на узкой тропинке. Незамеченным дошел он до выхода из северной части храма, откуда шла тропинка до улицы, ведущей вдоль берега Ганга, вверх, к Хугли. Близ калитки в храмовый парк Раху прилег под пальмой и лежал там неподвижно. Он ждал около часа. Вдруг со стороны сада раздалось тихое шуршание, похожее на робкие шаги, затем ворота слегка скрипнули, замок затрещал, и темная фигура тихо скользнула мимо него.