На берегах любви

Сегодня 4 декабря 1740 года. Зима с ее ледяным дыханием и холодными, пронизывающими ветрами наконец пришла и в Каролину. Теперь остается только терпеть и ждать…

Я наслаждаюсь этими неспешно текущими часами: у меня впервые появилась долгожданная возможность оглянуться на прожитую жизнь, в которой были и горькие слезы, и безудержный смех, и смертельная опасность, и радостное возбуждение битвы. Я познала, какой полной может быть утрата и опустошающей – победа, пережила муки любви и обжигающий жар страсти.

События, даты, места, имена смешались в памяти, словно пытаясь вытеснить друг друга в яростном соперничестве, но я не хочу потерять ни одно из них, ни доброе, ни злое: этот дневник сохранит их и станет для них спасением.

Так пропой же мне, как еще не пел,О той, что Вороном звали.О пиратах, из коих каждый был смел,Что за золото убивали.О, спою я тебе, что мне верной была,О любви великой спою,О том, как Ворон судьбу обрелаВ далеком морском краю, —О, с милым – любовь свою! [1]

Мари-Селеста Рейвен удовлетворенно вздохнула и откинулась назад, не сводя взгляда с искрящейся водной поверхности. Далеко на северо-востоке находится Куба, остров, который она никогда прежде не видела. Мари попыталась представить себе это чудо – Ла-Гавану, но в конце концов решила, что не стоит заноситься в мечтах слишком далеко…

Рядом раздался пронзительный крик чайки. Не думая о том, что делает, Мари потянулась за ракушкой – бросить ею в непрошеную гостью. Черно-белая птица рванулась вверх и исчезла из поля зрения.

Мари снова осталась наедине со своими мыслями. Одна на всем берегу, она казалась одинокой потерянной птицей. Длинные, до плеч, черные волосы обрамляли ее округлое молодое лицо, на чуть вздернутом носу осталась полоска песка. Все это еще больше подчеркивало ее сходство с мальчишкой-сорванцом, а расцарапанные локти и колени создавали странный контраст с бронзовой от загара гладкой кожей. Чуть раскрытые полные губы и мягкая линия груди, вздымавшейся под рубашкой, безошибочно указывали на чувственную натуру девушки.

Озорное выражение ее лица внезапно сменилось задумчивостью, серые глаза прищурились. Она путешествует в полном одиночестве от самого Ла-Каше. Если отец узнает, что она уехала, так ничего и не сказав ему… Он терпеть не мог эти ее путешествия без Томаса.

Девушка сжалась и зарыла ступни ног в песок. Когда ее пальцы погрузились в мелкие круглые ямки, лицо снова стало проказливым и она хихикнула. Будучи любимой дочерью, Мари прекрасно знала, какие правила можно нарушать, а какие – нет; и еще она знала, что скажет отцу, когда вернется.

– О, папа! – проникновенно начнет она, и от одного звука ее голоса сердце

отца наверняка тут же растает. – Ну что со мной может случиться? Ты же сам говорил, что никакой опасности нет.

Мари печально вздохнула. Столько шума из-за какого-то ничтожного путешествия вокруг Мистере. Вот когда она уедет намного дальше… Как это прекрасно – быть свободной. Совсем-совсем свободной.

Мистере – жемчужина в искрящейся морской воде, возникающая из морских глубин примерно на полпути между Кубой и Гондурасом; а чуть в стороне от Мистериозо-Бэнк разбросано множество мелких островков, в большинстве своем забытых или просто не удостоившихся чьего-либо внимания.

Вот, например, безымянный остров длиной не более пяти миль и шириной около трех – именно здесь разбитый шлюп «Рейвентэйзон» бросил якорь в 1692 году. Утомленные пиратскими набегами пришельцы назвали это место Бухтой Спокойствия, а сам остров, который в то время был полностью необитаемым, – Мистере. Название острову дала моя мать: с возвышающейся на южном побережье скалы смотрело женское лицо. Являлось ли это делом рук человеческих или всего лишь работой стихии, мы так и не узнаем никогда. Как бы там ни было, Мистере прекрасно смог удовлетворить все нужды поселившихся на нем людей – растительной пищи здесь оказалось в достатке, так же как и скота, вероятно, оставленного когда-то его обитателями.

Вновь прибывшие навсегда похоронили память о прошлых преступлениях и к 1695 году основали колонию добропорядочных граждан. Я родилась в апреле того же года, а через восемь месяцев после моего рождения мама умерла. Если не принимать в расчет этой утраты, наша колония процветала, о чем свидетельствовали дневники отца, которые мне посчастливилось найти несколько лет назад. Достаточно сказать, что в 1712 году нас уже насчитывалось девяносто три человека, в том числе несколько женщин и с полдюжины детей. Кроме того, население острова включало сто пятьдесят слуг и работников.

В конце концов Мистере стал самодостаточным поселением, а вокруг Бухты Спокойствия разросся шумный город Ла-Каше. На небольшой плодородной равнине раскинулись плантации, обеспечивавшие нас едой и табаком, который мы продавали контрабандистам и пиратам. Старые связи отца спасали нас от пиратских набегов. Мясо, ром и табак мы обменивали на товары из мира цивилизации, а кроме того, хотя об этом вслух не говорилось, нам иногда перепадали предметы роскоши, предназначенные для других.

Мое детство на Мистере протекало безоблачно; казалось само собой разумеющимся, что мы безбедно живем на этом изумрудном острове посреди ярко-синей глади Карибского моря и будем жить так всегда. В памяти моей сохранились лишь счастливые дни и ласковые ночи, за исключением тех редких случаев, когда налетали шторма, оставляя после себя чистый, словно трепещущий воздух. Вспоминаю, как я играла, как учила уроки, бегала, плавала, каталась верхом; а еще вспоминаю вкус фруктов, тепло солнечных лучей на своей коже, свежий морской ветер в волосах и то состояние невинного единения с природой, когда дни пролетают незамеченными, словно легкие прозрачные видения.