На берегах Сены.
Шрифт:
Она разводит руками:
— Подумать только! Но, слава Богу, нашли-таки долгожданный случай. Теперь будем знакомы. Но сколько вы лет проморгали! «А годы проходят, все лучшие годы». И их не вернуть, — поучительно и весело добавляет она. — Теперь нам с вами придется часто встречаться, чтобы хоть отчасти наверстать потерянное время, — уже совсем любезно обещает она новому поклоннику.
Тэффи в своих довоенных фельетонах в «Возрождении» и в «Последних новостях» из недели в неделю описывала эмигрантов
Доставалось решительно всем, без исключения. Все же ее излюбленными «козами отпущения», как она их сама называла, являлись стареющие, не в меру молодящиеся эмигрантки.
Помню, как в одном из своих фельетонов в «Последних новостях» она издевалась над одной такой «козой», потратившей с трудом скопленные деньги на покупку красного обезьяньего колпачка с победоносно торчащим вверх фазаньим пером. Колпачок этот придавал ее усталому, помятому жизненными невзгодами и непогодами лицу такой залихватский и вместе с тем жалкий вид, что, глядя на нее, хотелось расхохотаться и заплакать над ней одновременно, а главное, посоветовать ей: «А ты бы в зеркало посмотрелась, чучело!»
Такие обезьяньи колпачки были тогда в большой моде и действительно уродовали неосторожно соблазнившихся ими немолодых женщин.
Бедные! Прочитав фельетон Тэффи, ни одна из этих молодящихся модниц не посмеет больше надеть свой обезьяний колпачок. А ведь он дорого стоил.
В тот же день мы с Георгием Ивановым отправились на какой-то очередной литературный вечер — их в те довоенные годы было очень много.
В антракте у буфета я увидела Тэффи и чуть не ахнула. На ее голове гордо восседал красный обезьяний колпачок с длинным фазаньим пером, совсем как в фельетоне.
Боже мой, как она могла надеть его? Она, должно быть — ведь она была необычайна чутка, — поняла, о чем я думаю, и, здороваясь со мной, насмешливо прошептала:
— А ты бы в зеркало посмотрелась, чучело! — И уже громко продолжала: — Только зеркало не помогает. По опыту знаю. Ведь я — по секрету признаюсь вам — чаще всего с самой себя списываю, себя описываю. «Познай самого себя» — если хочешь по-настоящему растрогать или рассмешить читателя. Это уже Гоголь до меня делал. Еще успешнее, чем я.
Тэффи не только замечательно писала, но и замечательно рассказывала и гордилась своим даром сказительницы.
— Мне бы Шехерезадой быть! Вот это занятие как раз по мне — по мерке. Ублажать пашу, услаждать его слух сказками, а не строчить 1001 фельетон для газет, — не раз повторяла она. — Из меня, без сомнения, вышла бы отличная Шехерезада — во всех отношениях. Я не только умею очаровывать, рассказывать были и небылицы, но и заговаривать боль.
Все же ее умению заговаривать боль, хотя, конечно, я и виду не показала, — не поверила тогда. Ведь не
Но я была не права, не поверив ей.
Уже после смерти Тэффи, слушая как-то воспоминания о ней Юрия Терапиано, я — с удивлением — узнала, что она не хвасталась, а действительно могла заговаривать боль.
Тэффи и Терапиано лечили зубы у одного и того же дантиста и, конечно, — как говорила Тэффи, — «поверяли друг другу свои зубные тайны и беды».
Перед тем как обзавестись вставной челюстью, Терапиано было необходимо удалить воспаленный коренной зуб. Без наркоза — очень болезненная операция.
Тэффи его всячески ободряла:
— Пустяки! Не бойтесь! Я пойду вместе с вами и буду вам зуб заговаривать. Боли не заметите! — обещала она ему.
Так и сделали. В назначенный день и час она, предварительно переговорив с дантистом по телефону, явилась вместе с Терапиано в зубоврачебный кабинет. И сразу же начала увлекательнейший рассказ.
Дантист успокоил Терапиано, что он еще не собирается вырывать его зуб, а только примеривается, как удобнее произвести это. и Терапиано, поверив, успокоился и стал слушать Тэффи.
И вдруг — он даже крикнуть не успел — зуб оказался вырванным.
Тэффи торжествовала:
— Вот видите! Не обманула вас! Сдержала свое обещание. Ведь боли вы не почувствовали. Лучше всякого наркоза действую.
Их совместные визиты к дантисту продолжались еще больше месяца.
Покидая в последний раз зубоврачебный кабинет, Тэффи предложила Терапиано зайти в кафе:
— Ведь у нас с вами самые молодые зубы во всей зарубежной литературе. Совершенно необходимо вспрыснуть их!
Военные годы Тэффи провела в Биаррице, как и мы с Георгием Ивановым.
Нам троим приходилось довольно часто бывать в одном нелитературном, но крайне гостеприимном доме, где кормили вкусно и обильно, что по тем полуголодным временам было очень приятно.
— До чего я люблю бывать у них. Накормят на целую неделю, да еще короб словечек и выражений для будущих рассказов с собой унесешь. Сразу получаешь и телесную, и духовную пищу, так сказать, универсально обедаешь. «Не хлебом единым...»
Хозяйка дома действительно выражала свои чувства и мысли оригинально и красочно. Так, встретившись с Георгием Ивановым на набережной, она задала ему неожиданный вопрос:
— Скажите, вы очень чувственный? Не правда ли? — Он опешил, а она, приняв его молчание за согласие, пояснила: — А я сама безумно чувственна. Иногда, глядя на закат, я просто слез удержать не могу. Но вы поэт и, конечно, еще чувственнее меня.
— Только завтра вечером у них садитесь поближе, чтобы мы могли вести «немые разговоры», — уславливается со мной Тэффи.