На берегах Серебряной Реки
Шрифт:
Тут в пабе поднялся такой гвалт и шум, которого не слыхать было даже на свадьбе Патрика и Мэри, а уж они устроили знатный праздник! Все, кто стоял рядом, хлопали Доннелли по плечам, трясли его за руку и угощали выпивкой. А лепрекон невозмутимо сидел на перевернутой пустой кружке и покачивал ногой в деревянном башмачке, наблюдая за происходящей суматохой. Наконец, к Кейси подошел тот самый путешественник и, качая головой, пожал ему руку.
– Вот уж не думал, что господин лепрекон свяжется с таким пьяницей как ты, – сказал он и слегка поклонился лепрекону. – Однако свое обещание я сдержу. Господин
Но не успел он договорить, как лепрекон вдруг вскочил на ноги и прокричал:
– А за этим пьяницей должок! –и свистнул он так громко, что у старика в самом углу паба очки треснули.
– Кейси Доннелли! – продолжал лепрекон, наставляя палец прямиком тому на нос, – не забыл ли ты о нашем уговоре?
– Не забыл, господин лепрекон! – отвечал ему Кейси, опьяненный элем и всеобщим вниманием,– отдаю тебе в качестве оплаты и благодарности старую шляпу моего отца!
И он подкинул шляпу в воздух, а лепрекон тотчас подхватил ее за самый уголок.
– Однако, – сказал вдруг лепрекон, – я задержусь в этом славном пабе еще ненадолго. Тут у нас намечается интересная история.
Все разом смолкли, и в пабе установилась совершенная тишина. Лепрекон между тем достал из пиджака маленький ножичек и вспорол поля шляпы – а оттуда вылетел пожелтевший лист бумаги, исписанный сверху донизу. И прежде, чем кто-либо успел сказать хоть слово, лепрекон взял лист в руки и начал читать, да так громко, что каждое слово можно было расслышать в самом дальнем уголке:
– Я, Ангус Доннелли, завещаю моему сыну Кейси Доннелли долю в пабе «Кобыла и Трилистник». Также завещаю ему и все мои накопления в банке в надежде, что он использует эти средства с умом и пустит в деловой оборот. Для того, чтобы считаться полноправным владельцем вышеуказанного состояния, Кейси Доннелли обязан предъявить эту бумагу владельцу паба Финну Макдоналду и управляющему банком Джеду О’Рурку. А ежели сын мой Кейси Доннелли в течении трех месяцев от прочтения моего завещания не предъявит бумагу, прошу все мои средства раздать сиротам и бедствующим, а долю в пабе отдать моему другу и названому брату Финну Макдоналду. Ангус Доннелли, подпись.»
Тишина в пабе стала почти осязаемой, и слышно было лишь, как какая-то одинокая муха бьется о край стакана. Никто ничего не мог сообразить, и только через пару секунд до Кейси дошло, что только что гнусный лепрекон прочел завещание его покойного батюшки Ангуса! И только Кейси протянул руку, намереваясь схватить лепрекона, как тот одним движением руки разорвал листок бумаги пополам, а затем напялил шляпу и, вместе с обрывками завещания, со щелчком исчез в воздухе!
Тут уже весь паб загудел, да так громко, как не гудел даже до прихода Кейси. Бедняга Доннелли сидел ни жив ни мертв: шутка ли, лишиться целого состояния! У него перед носом уже выстроились кружки с элем да возле стула стоял обещанный бочонок, но ни капли спиртного не лезло ему в горло.
И с того самого дня Кейси стал все реже заходить в паб «Кобыла и Трилистник», а если и заходил, то больше не рассказывал небылицы про эльфов и лепреконов. И если кто-то при нем начинал хвалиться, как чуть было не поймал лепрекона, Кейси только усмехался. Уж кто-то, а Кейси Доннелли узнал, что с маленьким
Зеленая Свирель
Келли О’Доэрти была чудо как хороша, и когда она проходила мимо, уж вам-то было на что поглядеть! Волосы у нее полыхали словно пламя, глаза были как два огромных изумруда, а вокруг вздернутого носика была целая россыпь веснушек. Келли задорнее всех плясала на праздниках, лучше всех вела хозяйство и в целом слыла лучшей невестой в округе. Уж и не сосчитать, сколько парней с ног сбились, стараясь привлечь ее внимание, а только Финн Маккенна был самым упорным из них. Он поднимался раньше всех на рассвете, чтобы к пробуждению Келли на окне ее домика всегда стоял букет цветов с утренней росой, провожал ее по вечерам, чтобы к ней не прицепилась никакая нечисть, и уж в целом обхаживал так, что хоть завтра бери и выходи за него замуж. Однако Келли славилась не только небывалой красотой, но и дурным вздорным характером. Над всеми ухаживаниями своих воздыхателей она только посмеивалась, а однажды и вовсе сказала такое, что, как ни крути, а выполнить невозможно:
– Кто хочет моей руки, – громко заявила Келли, сидя в трактире в самом центре их небольшого городка, – тот пусть сделает так, что мой дубовый стол зацветет трилистником! И тогда без промедления стану я женой этого человека.
Лица у всех ее ухажеров тотчас сделались такими, словно они хлебнули вместо эля кислого уксуса. Один только Финн не смутился, а подошел к ней вплотную и прищурился:
– И ты даешь слово, что сдержишь обещание и выйдешь за того, кто заставит дубовый стол зацвести клевером?
– Даю слово, Финн Маккенна, – засмеялась Келли, – что буду женой того, кто исполнит мое желание.
Тут уж все вокруг захохотали: виданное ли дело – заставить сухое дерево цвести!
А Финн, ничего не говоря, вышел из трактира, хлопнув дверью, и направился к старой кузнице на отшибе.
В кузнице этой работал его лучший друг и советчик Патрик Фланаган, который был так же умен, как и трудолюбив. Увидев идущего к нему Финна, Патрик обтер громадные ручищи о кожаный передник и приветственно помахал ему:
– Эгей, Финн! – прогудел кузнец, – Сдалась твоя красотка или придумала новую отговорку?
Финн же, не говоря ни слова, прошел в самый угол кузницы, опустился на колченогий табурет и достал из-за пазухи флягу, из которой сделал жадный глоток. Кузнец почтительно наблюдал за этим действом, а после присел рядом и налил себе кружечку пива из небольшого бочонка, стоящего в углу.
– Допекает она тебя, – снова прогудел Патрик и хлопнул Финна по плечу. – Но ты молодец! Не опускаешь руки. На вот, хлебни. Жена варила.
И он протянул Финну огромную кружку, до краев наполненную янтарным пивом.
– Эх, дружище Патрик, – ответил ему Финн, – мне сейчас не то что твоего пива, мне сейчас ничего не хочется, а хочется только взять и удавиться. Сказать тебе, что взбрело в ее прекрасную рыжую головку? Заставь, говорит, дубовый стол зацвести трилистником!
Тут уж Патрик закашлялся и кашлял так громко и так натужно, что Финн все ладони отбил, пока хлопал его по спине. От такого расстройства кузнец налил и себе, и другу еще по кружечке пива и крепко задумался.