На берегах Северной Двины
Шрифт:
– Ой, ребята, что делается! Скорее! Скорее сюда! Глядите-ка! Кажись, Пречистая Богородица на нас смотрит…
– Что опять брешешь-то?! – не поверил Витька.
Дождь почему-то перестал барабанить по крышам и пузырить лужи. Из-под дома выбралась Альма, подошла к Оле и завиляла хвостом. Девчонки высыпали с крыльца и тоже посмотрели на небо.
– Глянь-ко, на небе-то и правда Божья Матерь с Младенцем Иисусом Христом! – удивилась Валя. – Точь-в-точь как на иконах в нашем храме, только здесь Она во весь рост и светится.
– Мальчики, идите к нам! – позвала Галчонок.
– Ага! Так мы и поверили! – огрызнулся
– Серёжа, ну его! Поди, посмотри! – Юля взяла меня за руку и потянула с крыльца.
– Идём, Витьк, глянем, што ле? – И я мимоходом толкнул Витьку в плечо.
Когда я оказался под открытым небом, то не поверил своим глазам: это была не икона, но что-то, не знаю что. Квадратное, большое, как картина. Хотя нет, наверное, всё-таки икона, только какая-то живая и очень большая, мне даже не пришлось искать её глазами. Всё это чудо было прямо над нами. В облаках парила Божья Матерь, она простирала руки над городом, её сине-голубого и серого цвета одежда слегка переливалась и волновалась на ветру, вокруг головы было свечение, а на коленях сидел Младенец.
Я замер и не знал, что сказать. Девочки тоже умолкли, и даже Оля перестала трещать как сорока. Альма отчего-то прижалась к моим ногам. Мы просто стояли и смотрели, как Младенец Иисус Христос благословляет нас. Он был одет в белые светящиеся одежды, над головой у Него сиял и переливался круг, а от круга во все стороны шли светлые лучи. Мы не могли разглядеть лица Спасителя, но различали, как Он часто двигал руками, а потом сделал движение правой рукой, как благословляют.
В это время вышел и Витька, он тоже взглянул на небо и увидел Царицу Небесную и тоже замер. Мы все стояли и не шевелились, нам не хотелось говорить, не думалось бежать. Мы лишь ощущали свет и тепло в груди и как будто грелись от него. Когда икона начала расплываться, Витька вдруг рванул домой. Через открытые окна мы слышали, что его родитель ремонтировал сапоги, он стучал молотком по гвоздикам и, видимо, прибивал каблук. Тук! Тук! Тук! – доносилось из окна. Тук! Тук! Потом раздались шаги по комнате и Витькин голос:
– Тятя, идёмте! Да оставьте же! Идёмте на улицу! Скорее! Скорее! Вы должны видеть это диво!
Через мгновение Витька показался на крыльце, а за ним и отец. Они спустились, подошли к нам и взглянули на небо. Но икона к этому времени уже полностью растворилась. От неё остался только голубой след, как будто прямо с нашего проспекта начиналась бесцветная радуга. Мы все так и подумали, что вблизи радуга именно такая: прозрачная, лёгкая и голубая.
Витькин папа, Андрей Алексеевич, расстроился:
– Э-э-эх, Виташа! Что хоть было-то?
Но Витька не смог объяснить, а может, не захотел. Наверное, он подумал, что и так должно быть понятно. Андрей Алексеевич вернулся в дом. Мы тоже не стали больше играть. После увиденного каждый ощутил божественное присутствие. Что-то трепетало в груди, как маленькая птичка, и это чувство, это волнение было такое явное, что мы не осмелились заговорить друг с другом об этом. Молча и почему-то боясь встретиться взглядом, мы просто разошлись по домам, каждый со своими мыслями, но думая об одном.
На следующий день я всё ещё чувствовал себя точно так же. И даже мама заметила, что со мной что-то случилось. Родители всегда чувствуют, когда у их детей что-то болит, и даже там, где никому не видно, – в душе. Она подошла, положила свою
– Ты сегодня смурной какой-то, сам на себя не похож: не шалишь, не горланишь, даже Альму не покормил. Не заболел ли?
– Всё ладно, мамушка. Я просто…
Но мама всё равно догадалась, она усадила меня на стул и стала расспрашивать:
– Серёжа, расскажи, что делается? Что у тебя стряслось? Натворил чего? Или приболел?
Мне казалось, что моё переживание личное и нельзя его рассказывать, но мама не отступала, ещё и Альма подошла, лизнула мне руку, от этого мне стало трудно дышать, в горле что-то защемило, глаза защипало, и я уже не смог удерживать предательские слёзы. Я всё рассказал. Мама прижала меня и погладила по голове:
– Ну что ты плачешь, дурашка? Эту радость надо нести людям.
Альма улеглась рядом и начала бить хвостом. Она то и дело заглядывала мне в глаза и будто бы тоже говорила: «Молодец! Не надо всё в себе держать».
Витька с сёстрами ещё вечером рассказали о видении Богородицы своим домочадцам, их матушка – священнику. Через три дня к нам в гости пришёл настоятель храма, расспросил и записал всё, что я видел. Постепенно переживания и волнения исчезли. Никто из нас не говорил больше о явлении Богомладенца и не договаривался держать его в тайне, просто само так получалось, что не нужно было об этом говорить, и всё.
Глава II. Перед Рождеством
С Витькой я познакомился ещё позапрошлой зимой, это случилось за два дня до Рождества. Мама студень варила, разливала его по тарелкам и выносила в холодный коридор. Я сидел дома и смотрел в окно, как ворона мерила шагами сугроб, а около неё наша Альма кость грызла, да и не очень даже около, шагах в трёх. Разлохмаченная ворона, с торчащим вбок пером, шла себе на уме, шла по снегу: хрук, хрук! Шла, считала шаги: «Один, два, три…» А наша Альма на неё одним глазом посматривала, и ей вдруг смешно сделалось, какая каркуша взъерошенная и как она деловито вышагивает, будто настоящий Наполеон.
Альма улыбнулась, кость отложила в сторонку, голову подняла и всё смотрела, смотрела. А ворона шла и шла в своей птичьей задумчивости: «Пять, шесть, семь…» Она, наверное, и сама не поняла, что слишком близко к собаке оказалась. Альма, видимо, решила, что ворона хитрит и на самом деле это не просто прогулка, а коварная уловка, чтобы утащить сладкую косточку у неё из-под носа. Тогда наша Альма чуть приподнялась да ка-а-ак гаркнет на неё! Ворона от этого даже чуть в обморок не упала. Я расхохотался, а потом гляжу, на дороге мальчишка с салазками стоит и тоже ухахатывается. Тогда я подумал, что он, должно быть, толковый парень, раз ему так же интересно, как и мне. Не раздумывая, я накинул тулуп, запрыгнул в валенки, на ходу надел шапку и варежки, хлопнул дверью и выбежал во двор.
– Привет! – крикнул я.
Парень нахмурился и зыркнул из-под шапки:
– Как звать?
– Серёжа, – ответил я.
– Дай руку!
– Чево? – не понял я и уже хотел сделать шаг назад.
Но он взял мою руку, стянул варежку, сильно сжал её своей и потряс вверх-вниз:
– Виктор Андреич!
Я оглянулся по сторонам:
– Где?
– Бестолковина какая! Я Виктор Андреич! – начал сердиться он и снова потряс мою руку. – Виктор, Витя, Виташа, Витька Перешнев! Усёк?!