На берегах Южного Буга. Подвиг винницкого подполья
Шрифт:
Они пошли молча. На Ленинградской, у двухэтажного кирпичного дома, Таганская остановилась. Только теперь, уже в подъезде, Квитко спросил:
– А кто они, эти ваши знакомые?
– Они мои родственники. Семья. Хозяин – старый кадровый рабочий.
Дверь им открыла маленькая полная женщина в очках с железной оправой. Она молча провела их через темную переднюю и только в комнате ответила на приветствие Таганской. Ольга казалась немного смущенной. Разматывая шарф с головы, она сказала:
– Тетя Катя, это и есть тот самый киевлянин.
Видимо,
Женщина пытливо оглядела гостя сквозь мутноватые стекла очков, протянула жесткую ладонь:
– Крыжевая, Екатерина Васильевна.
Что-то подкупающее было в ее сдержанности, в суровом, но прямом взгляде серых глаз.
Пока Квитко снимал пальто, из соседней комнаты вышел паренек в синей спецовке. На вид ему было не более двадцати лет. Он тоже, протягивая гостю руку, смотрел на него внимательно и не очень приветливо. Не по летам суровым казался весь его облик: совсем еще мальчишеское лицо с пухлыми обветренными губами, с черными, блестящими, аккуратно расчесанными на пробор волосами.
– Борис Крыжевой.
Как и мать, он сразу располагал к себе. «Хороший парнишка! Ему бы сейчас учиться да на лыжах ходить», – подумал Квитко.
Сели за стол: Квитко, напротив него – Таганская, слева на угол сел Борис. Екатерина Васильевна продолжала возиться в стороне.
Наступило неловкое молчание. Борис хмуро рассматривал свои кулаки. Ольга, видно от смущения, все время поправляла волосы. Теперь, без платка, она казалась значительно моложе.
Квитко улыбнулся:
– Вы не сердитесь на меня, что я вторгся к вам незваным гостем. Трудная вещь одиночество, да еще в такое время. В Виннице я человек новый.
– Чего там, – отозвалась из своего угла Екатерина Васильевна, – зашли и – ладно. Добрым гостям всегда рады.
Опять наступило молчание. Квитко напряженно думал: что же сказала о нем этим людям Ольга? Сказала, что он бывший коммунист, а теперь работает у немцев учителем? Пожалуй, последнее пока опровергать не стоит. Но в общем разговор надо вести в открытую. Только как быть с фамилией? Что ж, очевидно, нужно оставаться Самсоновым.
– Давайте познакомимся, что ли? Зовут Самсоновым, Трофимом Корнеевичем. Был политработником в Красной Армии. Под Киевом попал в плен. Освободился. Исходил всю Киевщину, Винницу. Теперь вот у вас.
– Политработником были? – переспросил Борис.
– Да.
– А теперь учителем работаете?
– Да.
– Что на Киевщине делается?
– То же, что и у вас.
– Понятно…
Борис поднял голову, в упор посмотрел на гостя темными глазами.
– Много пожгли они там?
– Порядочно.
– Расстреливают?
– Да.
Самсонов заметил: Борис сжал кулаки так, что побелели косточки в суставах.
– Жгут, Борис, и расстреливают.
Подошла Екатерина Васильевна, наклонилась, опершись локтями на стол, приготовилась слушать. Самсонов сказал:
– Рассказывать, собственно, нечего. У фашистов все и везде одинаково: одна политика, одни приемы.
– Зачем вы учителем работаете? – неожиданно
Екатерина Васильевна недовольно покосилась на сына и, видимо, чтобы избавить гостя от ответа, быстро заговорила сама:
– Значит, и на Киевщине то же самое. А мы иногда утешались, думали: может, это только у нас… Киевлянам, может, полегче, или где-нибудь на Полтавщине… Видно, все одно.
Она поджала сухие губы, задумалась. Ольга тяжело вздохнула:
– Как сон все это.
– Я таких снов не видел, – бросил Борис.
– Нет, ты понимаешь, Боря, – Ольга, как вчера во время своей случайной встречи с Самсоновым, заговорила горячо, страстно, с возмущением: – Тетя Катя не верила мне, когда я ей рассказывала про Киев. И правда, не укладывается это в сознании. Значит, это повсюду, в каждом городе. Организованно, по плану…
– Ладно уж, хватит, – перебила ее Екатерина Васильевна и снова ушла к себе в угол.
Самсонов все присматривался к ее торопливым движениям. Одернула сына и Ольге не дала договорить. Это хорошо. Ольга слишком доверчива; Борис излишне горяч; кажется, только она одна сознает всю меру опасности. И она, конечно, права, что сердится на Ольгу и на сына: можно ли быть такими легковерными и так откровенно болтать с незнакомым человеком!..
Постучали во входную дверь. Борис пошел открывать. Вернулся он с мужчиной лет пятидесяти, худощавым, небритым, одетым в старый мешковатый пиджак шинельного сукна, в резиновые сапоги.
– Знакомьтесь, – сказал Борис. – Отец.
– Крыжевой, Иван Андреевич.
– Самсонов.
Иван Андреевич равнодушно отвернулся в сторону, сказал Екатерине Васильевне:
– Устал я. Давай там чего-нибудь на стол, если есть. А потом спать.
Самсонов почувствовал, что пора уходить. На первый раз достаточно. Главное было ясно: люди это свои, советские, люди крепкие. С такими можно иметь дело.
Его не задерживали, но Екатерина Васильевна сказала на прощанье:
– Заходите, если будет охота. – И снова: – Добрым гостям всегда рады.
Таганская вышла с ним в переднюю открыть дверь. Самсонов в темноте нащупал ее руку.
– Спасибо, Ольга. Правда, родичи ваши, кажется, не очень довольны, но это с первого раза. Вам совет: больше никому – ни здесь, в Виннице, ни в Киеве – про приемник не рассказывайте. Жизнь свою и чужую надо беречь…
Ощупью спускаясь по темной лестнице, Самсонов думал: «Интересно все-таки, связаны ли Крыжевые с какой-нибудь организацией или только слушают радио?»
Сзади раздались торопливые шаги. Кто-то догонял его. Самсонов остановился. В полутьме он не сразу узнал Бориса. Тот молча взял его за руку, отвел подальше от входа, под лестницу.
Через открытую дверь сюда падал свет с улицы. Лицо у Бориса было напряженное. Он близко придвинулся к Самсонову, сжал кулак.
– Вы говорите, что вы учитель… Возможно… Я не знаю, кто вы и что вам надо… Но если что плохое задумали – знайте, что я не один. Расправиться с вами сумеют…
Самсонов взял его за плечи, легонько встряхнул.